Южнее реки Бенхай

Домогацких Михаил Георгиевич

Майор Коттман приказал батальону рассредоточиться и готовиться уничтожить противника.

Но противник выбрал слишком удобную позицию, чтобы его можно было легко сбить с нее: слева от шоссе тянулись рисовые поля, а справа, вплоть до предгорья, — неглубокие, но неприятные болота, поросшие суставчатым тростником. Посреди болота поднялась, будто вытолкнутая из его недр, небольшая возвышенность, удобная для круговой обороны. Защитников на ней, видно, было немного, но они так удачно заняли позиции, а огонь был таким метким, что карателям ничего не оставалось, как залечь в болотную жижу и вести больше психологический, чем прицельный огонь. Беспомощно выглядели и мощные бульдозеры со своими «римскими плугами». Одни из них, подорвавшийся на мине, утонув передней частью с широким ножом в рисовом поле, можно было не брать в расчет, а второй, временно оставленный экипажем,

занял всю ширину дороги, и его ценность была сейчас лишь в том, что за ним нашли надежное укрытие два десятка солдат. Их положение было, конечно, лучше тех, что залегли в болоте, но зато пользы абсолютно никакой, они даже огонь не могли вести по противнику, лежали или сидели, обмениваясь воспоминаниями или рассказывая всякие случаи из своей боевой жизни. Они не очень страдали из-за оскорбленного самолюбия — триста человек смешанного карательного отряда были остановлены полутора десятками партизан — и ожидали, что в конце концов прилетят когда-то вертолеты, выкурят партизан из их укреплений, вот тогда они покажут, на что способны, а пока можно не спешить подставлять голову под вьетконговские пули.

Сайгонские солдаты вообще смотрели на все равнодушно и даже, кажется, безучастно: американцы затеяли все это, пусть они и расхлебывают кашу. Сами они лезть под огонь и пробираться в сторону ощетинившейся огнем горки не собирались. И хотя майор, укрывшись за деревом, кричал не своим голосом, грозил пистолетом, обещал расстрелять каждого пятого, никого это, кажется, не волновало. Лишь несколько запуганных майором солдат вскакивали время от времени и пытались продвинуться вперед, но или застревали в грязи, или падали, сраженные снайперскими выстрелами. Л когда пуля врезалась в дерево в нескольких сантиметрах от майорской головы, он и сам вроде утихомирился и ждал естественного развития событий, тоже надеясь на американские вертолеты с ракетами.

— Пемню, мы вот так же застряли однажды в дель-Iо Меконга, — привалившись к бульдозеру, рассказы-млл сержант Вернон Кин, — после того как десять часов шли по занятой Вьетконгом территории. Тогда тоже «найперы откуда-то били на выбор. И никто не знал, чья следующая очередь. Но мы шли, не думая об этом. Нас выручали пуленепробиваемые жилеты. Ну, если, конеч-

но, выстрел был не в голову. А потом мы вышли к болоту, и тут началось. Я готов был нырнуть с головой в вонючую жижу того людоедского болота, лишь бы спастись. Я и о змеях тогда забыл думать, а их в таких вот болотах, — кивнул он туда, где, невидимые за бульдозером, лежали те, кому не хватило места в укрытии, — их хватит на всех. Да, — выстрелив с ногтя фильтром сигареты, лениво произнес сержант, — с Вьетконгом шутки плохи, если у тебя нет техники, вот как у нас сейчас.

— И ты думаешь, нам тут долго лежать? — спросил сержанта солдат, сидящий рядом.

— Ты ведь первый раз в такой переделке, Джим, а?

— Первый, сержант.

— Не напусти со страху в штаны, может, еще все обойдется. Если нас не выручат вертолеты, то вьетконговцы, может быть, тоже не нападут на нас сегодня. Они подождут, пока мы полностью завязнем в грязи, и тогда уж точно загонят нас в угол. Вот полетят из нас перья, как будто из курятника, куда забралась лиса.

— И ты думаешь, они решатся напасть на нас?

— В атаку они не пойдут, они нас и так расколошматят, мы же беспомощны, как вон тот дурак бульдозер. Он уткнулся носом в грязь и стоит. А чем мы от него отличаемся? И ты знаешь, Джим, вьетконговцы, может, и не будут убивать нас, просто прострелят одну или обе ноги и заставят лежать, пока не выручат нас с базы. Зато, когда ты вернешься в Штаты, ты будешь рассказывать об этом так, что Пентагону трудно будет сманить во Вьетнам парней, которым ты о нем расскажешь.

— А ты помнишь, Вернон, — обратился к сержанту другой солдат, — как мы в Хаузянге плавали?

— Еще бы! Ты тогда здорово накупался, а, Стив?

— И накупался, и нахлебался досыта, особенно когда провалился по пояс. Пытаюсь вырваться и чувствую, что застрял, не могу освободиться. Ну, думаю, конец. А тут лейтенант кричит: огонь, огонь! Какой огонь, когда я чувствую, что скоро захлебнусь. Всю жизнь я смертельно боюсь змей, а тогда вижу, извивается, плывет прямо на меня такая небольшая, но, знаю, страшная змея, а ничего не могу сделать, тону, все глубже засасывает меня. Ну, думаю, Стив, отходился по сухому, вот сейчас ужалит — и конец. Смотрю, змея проплыла рядом, я ее только взглядом проводил. А облегчения не почувствовал, все равно, вижу, конец приближается. И тут вдруг вертолеты. Одни начали бомбить Вьетконг, а другие

сели прямо на дорогу, чтобы забрать раненых. Санитары вытащили меня из трясины, осмотрели и говорят: «Ну, парень, благодари судьбу, что не захлебнулся. Иди-ка, отомсти Вьетконгу». А я весь в грязи, вонючий от болотной жижи, посмотрел на них и ответил так, что у них челюсти отвалились. Рванул я к вертолету, забрался в его брюхо и сижу, не верю, что жив остался. Они хотели меня вышвырнуть, говорят, воевать надо, в вертолете место только для раненых. «Хватит!» — крикнул я чистюлям и только тогда заметил, что мои ботинки против змей остались в болоте, видно, соскочили с ног, когда меня вытаскивали. Они опять свое: выходи и выходи. Тогда я поднялся, снял с пояса гранату и говорю: «Еще одно слово — ия взорву этот летающий гроб к чертовой матери». Они замахали руками: дескать, сиди, сума-сшедший, сиди. А я и двигаться не мог уже больше. Но зато знал, что вытолкнуть меня из вертолета можно было только мертвым. Дай-ка сигарету, Вернон.

Солдат закурил с видимым удовольствием, осмотрелся, прислушался и выстрелил, просто так, наугад.

— Ты знаешь, Вернон, — сказал он, — сдается мне, что мы попали не в лучшую ситуацию, чем там, в Хау-ччиге.

— Посидим — увидим, Стив. Ты не новичок, не дрожи.

Стив не ответил, он вспомнил свою первую операцию против Вьетконга, его тогда в патруль назначили. Несытный был. Приемами борьбы всякими владел, мог орудовать лопатой, прикладом, кулаками. Но в дело шел первый раз. Долго, помнит, они шли, все будто вымерло кругом. Несколько часов несли службу, и наконец сержант сказал, что пора возвращаться в деревню, где их должен подобрать «джип». Темень была — глаз выколи. И туман еще с болот. Сизый, мерзкий, в горле першило. Ни одного огонька в деревне: или крестьяне керосин экономили, или все ушли под крылышко к дьяволу. Долго они ждали машину, потом узнали, шофер куклюй [23] пил с солдатами на краю деревни. Отругали его и поехали на базу. Мост по пути попался, днем ехали — вроде и не заметили его. Подступ к нему загорожен колючей проволокой. Растащили проволочное заграждение и поехали.

23

К у к л ю й — крепкий самогон, приготовленный из риса.

— Будем надеяться, что сейчас мост охраняют правильные парни и не обстреляют, — сказал сержант. Он имел в виду, что мост охраняют сайгонские солдаты.

Стив спросил тогда:

— А как мы узнаем, что они правильные? Может, мост уже коммунисты захватили.

— Ну, это очень просто, — ответил спокойно сержант, — если тебя или меня убьют, значит, мост действительно захватили коммунисты.

Сержант во Вьетнаме уже второй срок и все знал. Он прочитал целую лекцию, пока ехали до базы.

— Понимаешь, парень, — говорил сержант, — есть учебники, как отличить врага от своего. Но к нашему врагу не подходит ни один признак. Тут врагом может быть крестьянин, который днем по колена в воде работает на рисовом поле; продавец магазина, улыбающийся тебе, когда ты покупаешь у него какую-нибудь ерунду; учитель, который так старательно произносит английские фразы. А может быть и часовой, который охраняет мост в нашей зоне. Опасность, парень, нас подстерегает везде, даже в учебном лагере, где мы готовим вьетнамцев к войне. Мы не знаем, кого забрали в армию добровольно, а кого силой. Конечно, в конце концов их всех проверят, отсеют и будут учить в лагере, держа за колючей проволокой. Недавно рота рекрутов из корпуса самообороны, закончив учебу и получив оружие, целиком ушла к красным. Предварительно удушив ненадежных офицеров.

Надолго поселился тогда страх в душе у Стива, но постепенно он освобождался от него, потому что видел: страх — самый опасный враг. Выжить можно, конечно, и трусливому, но смелому это удается чаще. Потом он уже притерпелся, привык, сам теперь новичков обучает так же, как его когда-то обучали другие.

— А меня война сразу оглушила, как оглушают быка на бойне в Чикаго, — услышал Вернон голос Мясника Била.

Мясником его прозвали не только потому, что он работал на чикагских бойнях, но и за дела во Вьетнаме. Допрашивать ли пленных особым способом, расстреливать ли, когда, ничего не добившись, надо было все-таки освобождаться от них, усмирить ли деревенских жителей, тут с Билом поспорить немногие могли. Вот и приклеили ему кличку Мясник. Здоровый, с огромными ручищами, заросшими рыжими волосами, с постоянно красными глазами, будто сошел с рекламы чикагских боен.