Южный поход

Тыналин Алим

Утром мы свернули лагерь и снова выступили в поход. Суворов торопился, будто пятки жгли раскаленной кочергой.

Казахи остались зализывать раны в разгромленной стоянке. Впрочем, к обеду они успели похоронить павших, нагнали нас и поехали по степи неподалеку. Из полуторатысячного войска у хана осталось чуть больше тысячи. Раненых везли на повозках, из-под копыт малорослых коней стелилась пыль.

Как я узнал впоследствии, Уали хан и в самом деле был на волосок от смерти. Выяснилось, что на нас напал тот самый мятежный султан Ералы вкупе с бием Шолаком, сподвижником бунтовщика Сырыма Датова. Судя

по их яростным попыткам достать хана, они намеревались его убить, чтобы трон Средней орды опустел и на него уселся другой кандидат.

Гренадеры подоспели вовремя, если бы не их помощь, хана зарубили бы на месте в капусту. А так он отделался ранами на голове и руках и сейчас передвигался на носилках. Я сочувствующе поглядывал на него, как на собрата по несчастью, поскольку и сам снова переселился в повозку для раненых.

Лошади к тому времени отдохнули порядочно и большая часть армии снова передвигалась на подводах. Несмотря на боль в голове, я заметил, что мы очутились теперь в более жаркой местности, чем раньше. Солнце палило здесь свирепей, чем на севере и трава вокруг пожелтела, хотя на дворе только настало лето. Пыли, само собой, тоже стало больше, потные лица солдат покрылись густым слоем грязи. Обедали мы снова на марше и на привал остановились только далеко к вечеру, когда злое красное солнце скрылось за низким горизонтом.

Мне стало лучше и я отправился к Суворову, чтобы поведать о неожиданной встрече с моими столичными недоброжелателями. Полководца я застал за ужином в походном стиле, у салфетки, расстеленной на траве и поедающим обжигающе горячую пищу деревянной ложкой прямо из горячего котелка. Рядом сидели два адъютанта, один, подполковник Стрельцов, разбитной краснощекий малый, тоже уплетал похлебку из миски. Кушников сидел чуть поодаль со страдальческим выражением лица.

— Ага, Витенька, наконец-то ты явился на наш бивуак, — закричал князь и облизал ложку. — Как ты, опомнился после гуляний в чистом поле? Говорят, тебе чуть дырку не сделали в голове? Отведаешь гречневой каши с сухарями? Вот Сережка отведал, да чего-то животом захворал.

— Отличное предложение, ваше сиятельство, — ответил я. — Но я уже успел поужинать. Что касается моего ранения, то бывало и похуже. А еще я хочу вам поведать про другое, не менее интересное.

И я рассказал про встречу с Ванычем и его недружелюбной компанией.

— Мы тогда пришли к выводу, что они хотели вытрясти из тебя информацию о походе, — сказал Суворов и гулко швырнул котелок на землю. Прохор с ворчанием подобрал утварь. — Теперь они хотели просто лишить тебя живота. Значит, про поход им все известно и ты им не нужен.

— Скорее всего, они пришли с войском мятежного султана, этого, как его, Ералы, — предположил Кушников, забыв о резях в желудке. — А значит, за ночным нападением на нашего хана опять стоят англичане. Замысел прост — они меняют Уали хана на своего и перерезают нам его руками коммуникацию. Поход провалился, задача выполнена.

— Все верно! — Суворов не выдержал и вскочил с места. Затем забегал взад-вперед у повозки. — Хитры, коварны, дальновидны альбионцы! Все, как ты говорил, Витенька! Сегодня приехал курьер с новостями из столицы. Бонапарт уже взял Италию и скоро отхлестает цесарцев по щекам. А потом настанет очередь островитян.

— Сколько

же еще каверз ждать от них? — озабоченно спросил Кушников.

— А ничего, вставит им француз фитиль в зад, — ухмыльнулся Стрельцов с полным ртом. — А надо будет, мы добавим.

— Это как же ты добавишь, Петька? — насмешливо спросил Суворов. — Через пролив перескочишь и задать им перцу?

— Надо будет, перескочу, ваше сиятельство, — кивнул Стрельцов.

— Нам для начала Памир перепрыгнуть надобно, — сказал Суворов. — А там уж поглядим, куда богиня войны укажет.

Он лукаво глянул на меня и добавил:

— Курьер не только последние известия привез, но и письма доставил. Тебе тоже пришла весточка. До сих пор ароматно благоухает.

Полководец порылся в сумках м достал небольшой конвертик. Я взял его, стараясь сохранить спокойное выражение лица. Суворов велел позвать Платова, чтобы дать указания насчет ночных караулов и еще потребовал подать коня, чтобы отправиться в объезд по войскам. На меня он больше не обращал внимания и я удалился.

Письмо, конечно же, было от Ольги. Конвертик и вправду сладко пах полевыми цветами, уж не знаю там, какими, ибо не очень силен в ботанике. Почерк красавицы оказался изящным и мелким, наверное, она вырабатывала его специальными занятиями. Но меня привлекла не форма, а содержание послания.

Как и положено, поначалу девушка осведомилась о моем здоровье и выражала надежду, что со мной все в порядке. спТакже она соизволила написать предположение, что моя рана, полученная на дуэли с Буриновым, зажила и больше меня не беспокоит. ра

Читая письмо Ольги, я думал, что сдержанный тон вызван правилами приличия этой рыцарственной эпохи, а потом в середине письма девушка обмолвилась, что «вы могли бы, милостивый сударь, и хоть как-то дать знать о том, что выезжаете в долгий и опасный путь, а если бы соблаговолили зайти лично и рассказать, то я посчитала бы это столь нехарактерным для вас показателем учтивости и была бы несказанно рада». Вот оно в чем дело! Как обычно, гордая аристократка обиделась, что я не попрощался с ней, уезжая в дальнюю дорогу, а всего лишь прислал коротенькую записку. Ну что за строптивый характер у девки!

В конце витиеватого письма коварная фемина вроде бы случайно упомянула о молодом графе Н., который повадился ходить к ним в дом на столь незаслуженно упущенные мною обеды. У него, как сообщила Ольга, были очень породистые бакенбарды. Несмотря на то, что в столице лютовал Павел и строго запретил баки, а также заставил всех носить косички, в провинции на нарушение взбалмошных царских указов смотрели сквозь пальцы. Вот и этот юнец, которому я бы охотно открутил баки, позволял себе маленькую фронду и щеголял запрещенной растительностью на скулах.

В общем, опять у нас с Ольгой вышла размолвка. Я не дошел до своей палатки, расстроенно сел у костра, где болтали незнакомые гренадеры и опустил руку с письмом к земле. Наверное, вид у меня был совершенно незавидный, потому что один из солдат, пожилой крепкий мужик, похожий на вековой дуб, продуваемый всеми ветрами, сразу видно, родом из деревни, толкнул меня в бок и сказал, напирая в разговоре на букву «О»:

— Ты чего скис, вашблагородие? Сердечный реприманд получил от ненаглядной?