За городской стеной
Шрифт:
— Вряд ли стоит ему что-то втолковывать, по-моему, это мало что даст, — возразила Дженис, — и потом, он ведь делает то, что хочет.
— Нет, нет. Пока что он только старается выяснить, что, собственно, хочет делать. Будто такое желание не испытывает каждый человек. Все это совершенно ни к чему. Нужно наметить себе четкую линию и держаться ее. Иначе — беда!
— Он себе наметил немало линий, — сказала Дженис, — не знаю, может быть, вся его беда в том, что он слишком рано наметил их и слишком упрямо за них держится.
— Возможно, но все эти поиски смысла жизни… Ведь это отжило. Пустая трата времени. Кто об этом задумывается в наши дни? Если бы он действительно представлял из себя что-то и действительно мог сделать что-то, он не стал бы утруждать себя спорами. Просто взялся бы и делал. Это несерьезно.
— А вы так уверены, что знаете, что серьезно и что нет? — Дженис сказала это со смехом, справедливо полагая, что на такое замечание у Дэвида найдется достаточно остроумных и язвительных возражений. — Вы, значит, уверены?
— Нет, — незамедлительно ответил он. — И мне, в общем-то, на это наплевать. От таких упражнений здоровый молодой человек способен свихнуться. Все тот же спор: «Сколько ангелов может уместиться на острие иглы?» — перенесенный в современные условия. Конечно, тут есть о чем поспорить, вполне допускаю: может, это даже интересно — для нескольких евнухов и членов какого-нибудь мозгового треста, но только не для вашего покорного слуги. Ешьте! Лучший способ доказать неприятие ирреального.
— Я восхищаюсь Ричардом.
— Вот как! Восхищаетесь! Это проще всего. Я же остаюсь при своем мнении — он попусту теряет время. И упускает возможности — господи, да при такой-то жене! Я бы с вас ни на секунду глаз не спускал. Уверяю! Послушайте, тут организовался небольшой коллектив, именующий себя «Клубом зеленой гостиной». У них там идет инсценировка «Эдвина Друда» — так, кажется. Какой-то гений дописал конец. Мне нужно быть там, потому что один из этих ребят, по слухам, представляет хороший материал. Все это я веду к тому, чтобы спросить: а не пойдете ли и вы со мной?
— Я бы с удовольствием… но сегодня вечером я еду в Кроссбридж.
— Останьтесь до завтрашнего утра. Я уверен, Ричард поймет подобный зов культуры.
— Дался он вам. Почему он так вас беспокоит?
— Может, — Дэвид перегнулся через стол и сказал драматическим шепотом: — может, потому, что в душе я — Сами Знаете Кто.
— Может, и так. Возможно, отсюда и Фиона. Кстати, какая ее постигла участь?
— Общая… отправлена на покой. Сдана в архив. Все они мне через неделю-другую осточертевают. Спасибо еще, что мы живем в перенаселенной стране. По моим последним подсчетам, у меня еще есть в запасе двадцать четыре с половиной миллиона. Так пойдете?
— Не могу, Дэвид.
— Ну, пожалуйста! Послушайте, обычно я не пристаю к женщинам, не упрашиваю их. Но вы единственная, кто не нагоняет на меня смертной скуки. Один только вечер — уделите мне вечер, мадам, утешьте бедного старичка. — Он театральным жестом сжал ее пальцы, но когда Дженис, рассмеявшись, попробовала отнять руку, он не отпустил.
— Перестаньте дурить, Дэвид.
— «Дурите», как вы изволили выразиться, вы, а не я. Вы не имеете права встречаться со мной так часто и нырять в кусты каждый раз, когда я приглашаю вас пойти куда-нибудь, где мы можем часок-другой побыть вдвоем.
— Почему бы и нет?
— Потому, моя дорогая, что так ведут себя женщины, желающие кого-то «завлечь», — а я о вас лучшего мнения.
— Бросьте, Дэвид! Со мной это не пройдет. Если не хотите кормить меня ленчем, не надо. Но, принимая ваши приглашения, я вовсе не становлюсь вашей должницей. Ведь это несколько «старомодный» взгляд на вещи, вам не кажется? Ага! Я так и знала, что вы поморщитесь. Самое тяжкое преступление, в каком я могла вас обвинить.
— Успокойтесь-ка на минуточку. Да, я хочу быть с вами. Что в этом такого страшного? Может быть, нежное пожатие ручек через стол вас удовлетворяет…
— Это ваша рука все время тянется через стол. Мои, как вы могли заметить, рвутся обратно к вилке и ножу. Благодарю вас.
— О боже! Ну хорошо, давайте говорить серьезно. Почему я не могу сказать: «Послушай, дорогая, давай переспим сегодня». Почему я не могу сказать этого по чести, по совести? А? То есть мне этого хотелось бы. Льщу себя надеждой, что и вы получили бы от этого кое-какое удовольствие. Это естественно, так поступают все, весело, приятно, — так зачем же вся эта комедия с увертками и средневековой стратегией? Это же так утомительно! — Он подался вперед и лег грудью на стол.
— Не паясничайте!
— Да, я паяц, но под белилами-то у меня слезы, и, когда на рассвете я сорву с себя маску, портрет Дориана Грея взглянет на меня и скажет: «Это ты убил малиновку!»
— Мне пора домой.
— Зачем?
— Сказать? Да? Штудировать «нравственные устремления героев Джордж Элиот».
— И ради этого она покидает меня! Будьте добры, счет! Действительным стремлением Джордж Элиот, насколько я могу судить, было стать богом. Вы это проходили? Счет! Спасибо! Сейчас он вернется. Пальто наденете?
Они прошли по застланному толстым ковром полу, лавируя между гладкими дубовыми столиками, стараясь не зацепиться за нацеленные в бревенчатый потолок шпили роскошных стульев в готическом стиле; Дэвид шел, отвечая кивками на быстрые взгляды, улыбаясь несшемуся вслед пояснительному шепоту; и вот уже они очутились на медленно сереющей улице и затерялись в потоке людей, кочующих из магазина в магазин.
Он проводил взглядом удаляющуюся Дженис, и глаза его сузились, прогнав игривый оттенок, сверкавший в них во время ленча. Ни для кого другого он не покинул бы в самый разгар рабочего дня телевизионную студию, находившуюся на окраине, и не приехал бы в центр, а она поела и умчалась, будто заходила в ресторан перекусить со случайно встреченным знакомым.