За границами легенд
Шрифт:
Лэр лежал на полу и не дышал. Сердце не билось. На магическом слое его разошлись новые разрывы, повредившие восстановившуюся было часть. Вряд ли его последние мгновения были спокойны. Но при всей боли и слабости он успел прочесть заклинание Последнего пути. И… почему-то он улыбался! В последние свои мгновения он почему-то улыбался?!
Все собрались на церемонию прощания с ним. Где-то сбоку я приметил бледную Тэл и Рана, поддерживающего её за плечи. Они тоже пришли. Хотя им вроде бы запрещено было покидать место у гор.
Невольно взглянул на Тэл. Сердце куда-то провалилось, когда приметил в глазах её слёзы. Она… жалела меня? После всего?
И Ран… не удержался от взгляда на соперника. Он… он тоже был расстроен. Хотя это Грань перешёл совсем не его сын.
Жена стояла ровно и плакала. Молча, не вытирая слёз. Она ещё держалась. Пыталась держаться. Я подозвал Сама — тот робко подступил ко мне — и громко велел ему, как лекарю, поддержать королеву. И он ринулся выполнять. Я невольно проследил за ними. Как он подходит к моей женщине, подхватывает под локоть, что-то тихо ей говорит. Жена вдруг подняла голову, взглянула на меня. И улыбнулась. На миг. Тепло. Благодарно. Что я позволил хоть кому-то из близких её побыть с ней рядом. Но я, увы, ничего сделать не мог.
Зарёна тоже пришла. Зарёванная, лохматая, всё ещё не сменившая платье со вчерашнего дня. Упала на колени возле Лэра, не приминая выкопанных цветов, многолетних, чьи корни и комья земли были смочены водой — они пока ещё лежали вокруг, а потом уже скроют землю с его пеплом. Сестра гладила Лэра по волосам и что-то тихо ему шептала, что-то ласковое.
Подозвал Сина — и направил к ней. Мужчина подошёл к ней, но она его оттолкнула.
Из толпы вышел Акар, стоявший чуть поодаль и взволнованно наблюдающей за ней, прежде не решившийся подойти. Судя по его лицу, наследник его не волновал: полукровку волновала её боль. Только её. Парнишка присел возле принцессы, тронул её волосы, за прядку волос потянул, шепнул что-то. Кажется, он попытался пошутить. И мало того, что получил кулаком по лицу, так принцесса ещё и при всех вылила на него долгую тираду из бранных слов.
Син куда-то исчез. Ненадолго. Он вскоре вернулся, приведя за собой потрёпанного Нэла. Тот был грязный, всклокоченный. Словно недавно полз по земле. Да всё ещё сжимал в руке кинжал. Значит, мой помощник его прямо с какого-то задания притащил.
Нэл спрятал кинжал за пояс, в ножны. Снова был в Жёлтом краю?.. Сел возле моей дочери, осторожно к плечу её прикоснулся. Сказал что-то. Зарёна, всхлипнув, вдруг прильнула к нему. Он её обнимал, гладя по волосам, а она плакала. И сам он едва не плакал, глядя на неё, такую беспомощную, раздавленную горем.
Но… я сам плакать не мог. Не сейчас. Кто-то же должен провести последнюю церемонию.
Поднял вверх руку, привлекая ко мне внимание. Посмотрели все, кроме Зарёны и сына Рана: принцесса утонула в своей боли, ничего не слышала и не видела, а Нэлу, похоже, не было дела ни до чего кроме неё.
— Лэр… мой сын… наследник… Кто получил от него Памятные розы? — хрипло спросил я.
Все зашептали, взволнованно оглядываясь.
Но, судя по наступившей гнетущей тишине, никто не получил белой Памятной розы от Лэра! И красной… никто не получил!
Почему так? Ведь сын же успел сплести своё последнее, прощальное заклинание. Неужели, у моего Лэра совсем не было друзей?! Не было ни одного важного эльфа, которому он был бы благодарен, который как следует заботился о нём? Ни белую розу другу. Ни красную розу любимой женщине или хотя бы любовнице. Он… не успел или всё-таки не захотел?.. Но нет, по времени принц вполне бы успел отправить хотя бы одну Памятную розу. Это заклинание было проще песни Последнего пути. Значит, у него не было ни настоящего друга, ни женщины. Он ни одну из этих радостей жизни вкусить так и не успел. Мой сын… мой последний сын… так неожиданно угас!
Пальцы слишком сильно зацепили одну из струн. Она натянулась, издала резкий некрасивый звук и порвалась, свились пружинами обрывки. Свились и рванулись в стороны…
Стоя посреди горной равнины, я зажмурился и позвал Старейшину драконов. Того, которого они не прятали от нас.
Никогда не забуду, как ослепительно сверкал равнодушный снег на горных вершинах в этот проклятый день, как продувал и пытался сорвать с меня одежду обжигающий холодом ветер. Тогда я в очередной раз удивился, как точно порою природа отражает наше внутреннее состояние! Словно мир наш волею Творца по-прежнему продолжает вести с нашими душами свой разговор. Даже если мы забыли всё, все слова, даже интонаций Мирионы уже не понимаем, она всё равно пытается докричаться до нас. Или то Творец пытается рассказать нам, что наша боль — это всё ещё и его боль? Может, даже он пытается в такие мгновения докричаться до нас и подсказать, как же нужно жить, где скрывается выход из создавшегося у нас тупика?
Может… и всё-таки этого может и не быть. Я… я, наверное, слишком гордый, чтобы Творец снисходил до меня своими советами и сочувствием. Да и вряд ли бы я принял его поддержку и помощь. Да и мир… Мир только раз заговорил со мной. Лес иногда со мною говорил, но мир…
Я не сразу понял. А когда понял, то это понимание тоже меня сильно зацепило.
Мир заговорил со мной только один раз, в тот самый день, когда я позвал к себе сына и дочь на разговор. Тот первый и последний день, когда мы искренно заговорили друг с другом, о наших чувствах, о наших мыслях. И я даже решился отчасти приоткрыть им мои планы. Мир обратился ко мне в тот день, потому что именно с того дня могло начаться восстановление моей семьи, объединение молодого поколения нашего рода. И… и может быть, мир понимал, что Лэр обречён и времени у него почти не осталось. Только в тот день мир обратился ко мне, умоляя начать с моими детьми другой разговор! Может, я мог хотя бы отчасти примириться в тот день?! Я не мог исправить всего, не мог вернуть Кана, не мог задержать надолго в жизни Лэра, но… тогда мы могли бы хоть раз дружно поговорить, как настоящая семья. Ведь мы и были одной семьёй! Но такой холодной и чужой!
Птица, посланница мира, приблизилась ко мне, потому что в тот день я мог приблизиться к сердцам своих детей, своих оставшихся детей, одного из которых я должен был скоро уже потерять. Ещё одного… Частица мира, воля его души, песня его души, отчаянная его песня приблизилась тогда к моей руке и потопталась на моей крови. Мир намекал, что я уже замазан в крови, что я уже был ранен прежде. Мир хотел предупредить, что я могу снова запачкаться в крови от ран, новых ран, в боли от новых ран…
Но я не способен был услышать голос моего мира. А знаков его я не понял. Не понял чётко. Лишь заподозрил, по пению птиц, менявшему ритм, что мир просит меня поговорить с моими детьми теплей. Вот ведь я велел им сесть в кресла напротив, столом отдалённые от меня — и стихло птичье пение за окном. А когда я попросил сына и дочь сесть рядом со мной, чтобы нас уже не разделял тот стол, в соседние кресла, то за окном грянул радостный и счастливый хор из нескольких птичьих голосов!
Мир всё-таки пытался позаботиться обо мне… о нас… или только о них? Об этих чистых детях, ещё не успевших зачерстветь душой? Мир пытался соединить опять разломанные куски моей семьи, но… я понял только часть тогда. И полностью открыться своим детям не сумел.
Не успел…
А теперь слишком поздно…
Лэра тоже больше нет…
Ушёл второй из моих детей… Ушёл раньше меня…
О, как это больно! Самому всё разрушить! Ничего не успеть! Ничего не поменять…
Уже поздно…