За милых дам
Шрифт:
Он вспомнил, как она впервые появилась у него в офисе…
Все его сотрудники помещалась в одной, но, правда, огромной комнате. Множество столов, легкое гудение компьютеров, пол с мягким покрытием, приглушающим звук шагов. Кабинет босса был отделен стеклянной перегородкой, и через эту перегородку он хорошо ее разглядел…
— Вот твой стол и компьютер. — Маленькая хорошенькая брюнетка кивнула. Его новый секретарь была такая хорошенькая, что Самовольцев решил лично поруководить ею.
Он чуть отодвинул крутящееся кожаное кресло, предлагая
Брюнетка села, покрутилась:
— Здорово!
Потом она с опаской посмотрела на компьютер.
— Придется научиться, Маргарита, — сказал он. — Я тебе помогу. Идет?
— Идет! — Она согласно кивнула.
— Ты пока осваивайся, я к тебе скоро подойду. Только кофе мне свари…
— Значит, вы мой босс? — Она на него посмотрела радостно, ну просто как собачка, как новый, только что приобретенный щенок.
— Еще какой босс!
— Какой? — полюбопытствовала новенькая.
— Ой, скоро увидишь… Насмотришься!
Он ушел на свое рабочее место.
А новенькая села за свой стол, положила на него локти и, подперев голову кулаками, как на уроке за школьной партой, задумалась.
…Кофе был слишком горячим, и новенькая чуть не обожглась, когда он, неслышно подкравшись сзади, обнял ее за плечи.
— Риточка…
— С ума сошли! Чуть не ошпарилась из-за вас…
— Ну не обожглась ведь? Все в порядке?
— Кажется, в порядке…
— Ты самая соблазнительная из всех женщин, которых мне когда-либо…
— Довелось соблазнять?
— Не шути… Лично я хорошо понимаю твоего мужа… Если, конечно, он у тебя есть…
— Нет!
— Ну, неважно… Короче. За одно лишь прикосновение к такой роскошной белоснежной коже я готов заплатить…
— Вы?! Правда? — Новенькая с интересом подняла на него дотоле скромно потупленные глаза и радостно вздохнула. — Ну вот хоть кто-то бедной женщине оказывает помощь и моральную поддержку… А то ведь погибнуть можно на этом свете, и никто не заметит!
Самовольцев объяснил ей, что у него много дел и мало времени. «Так что, хоть и будем работать вместе, а видеться придется нечасто, — сказал он и ободряюще улыбнулся. — Не бойся, я попрошу, чтобы к тебе отнеслись внимательно… Тебе помогут на первых порах, и ты обязательно справишься. Ты ведь умница, правда?»
Она и вправду оказалась умницей…
— Эту квартиру арендует моя фирма, — объяснил он, когда автомобиль остановился в уютном московском переулке, возле полностью перепланированного и отделанного по евростандартам старинного дома.
— И это будет что-то вроде твоей «служебной жиплощади»…
Набрав код, он открыл массивную дверь подъезда, и они стали подниматься по лестнице…
Рука легко скользила по лакированным перилам, на лестничных площадках стояли цветы…
— Ты будешь здесь пока жить, а потом разберемся.
Он распахнул дверь в квартиру и вручил Маргарите ключ.
— Располагайся. И не робей… будешь теперь работать на меня также и здесь. Ты еще увидишь, как все будет хорошо…
…Теплые душистые губы… Самовольцев все чаще ловил себя на том, что думает только о новенькой… Когда уходил от нее, хотелось
Поцелуи, как сон успокоительный… Она умела творить чудеса.
И Самовольцев оставил все деньги ей. Поскольку выбраться из страны он мог только пустым. Его кредиторы знали, что деньги остались в России, и это ослабляло пыл преследования. Занимались больше поисками капитала, чем его самого.
Теперь, налюбовавшись из окна с крахмальными пышными занавесками на полосатый балтийский зад своей хозяйки, Максим напился черного душистого кофе с густыми сливками и стал собираться.
— Фрау Вероника! — позвал он свою хозяйку, появляясь на крыльце. Издавна онемеченные обитатели суверенного ныне, а недавно еще советского острова обожали такое обращение: «фрау», «фроляйн»…
И Максим с успехом использовал этот прием, эксплуатируя невинное тщеславие туземного населения.
Фрау оторвалась от мытья молочной фляги, разогнулась, потирая необъятную поясницу, и расплылась в улыбке. Это был хороший знак. Как все северные люди, редко видящие солнце (и вследствие этого страдающие пониженным содержанием серотонина — вещества, стимулирующего жизнелюбие, — в крови), фрау Вероника умела быть нелюдимой, неразговорчивой и упрямой, как ее собственные коровы. Если ей не угодить, она сделает вид, что не слышит, не понимает, тем более по-русски.
Благодарно ловя отблеск этой улыбки на лоснящейся физиономии своей фрау, Максим поднял руку в приветственном жесте. «Яволь, майн херц! Да здравствуете вы и ваши славные коровы… этот треклятый остров и свекольное, припорошенное снегом поле…»
Это был внутренний монолог.
— Самолет сегодня не запаздывает? — поинтересовался он вслух.
— Прилетать! — проинформировала его фрау.
Это означало, что погода летная, с керосином все в порядке, и маленький восьмиместный самолет, курсирующий между островом и континентом, сегодня прилетит. Это была главная утренняя информация, распространявшаяся из стеклянной диспетчерской будки возле летного поля по беспроволочному телеграфу — из уст в уста — среди населения острова. Не считая рыболовецких судов в путину, это была единственная возможность попасть на остров. И все, кто ждал гостей или хотел улететь этим самолетом в город Р., отправлялись к двенадцати двадцати на летное поле.
Для Максима Самовольцева это был ежедневный неукоснительный ритуал. Каждый день он аккуратно отправлялся на летное поле к двенадцати, к прибытию самолета, чтобы посмотреть из безопасного отдаления, кто прилетел. Все на острове друг друга знали в лицо, и любой человек, выходящий из самолетика, был на виду. Но запланированного, долгожданного визита не случилось и сегодня.
Понаблюдав из палисадничка возле диспетчерской, как летчики передают встречающим прибывшие с оказией пакеты и мешки, и не отметив среди прибывших ни одного неизвестного, Самовольцев посидел еще немного на скамейке в размышлениях о своем будущем и отправился восвояси. Предстоящие сутки, до следующего рейса этого кукурузника, он мог предаваться надежде на Маргаритино скорое прибытие.