За пять веков до Соломона
Шрифт:
— Все сказал? — спросил священник сухо.
— Нет, не все!
— Тогда договаривай.
— Нечего мне договаривать. Я к тебе, как к отцу относился, а ты меня, оказывается, за несмышленыша держал! — стихал постепенно Моисей, выпуская гнев из себя.
— Сядь сюда, — голос Иофора вдруг налился металлом. — Сюда, ближе к огню. Смотри на пламя, вспоминай, как ты Господа созерцал и ищи ответ в своем сердце, что тебя так разозлило. Как найдешь — сразу скажешь. Я рядом буду.
Моисей почему-то не стал противиться, сел поближе к огню и уставился на языки пламени. По пальцам рук и ног разлилось привычное тепло, как всегда при созерцании Бога в кусте терновом. Потом тепло сменилось покалыванием внутри тела, которое вдруг взорвалось во все стороны. Мир померк, погрузившись в полную темноту…
Ночь. Костер. Искры летят в черноту. Ничего вокруг. И никого. Это даже не пустыня — там всегда видны горы, или барханы, или звезды — здесь же нет вообще ничего.
— Сделай шаг к костру, — доносится издалека глухой голос Иофора.
Моисей послушно делает шаг — и мир вокруг опять взрывается. Резко светлеет, на небе сияет яркое солнце, но глаза не закрываются, не требуют привыкания к свету, словно и не было внезапного перехода из ночи в день. Воздух густеет, наполняется пустынным зноем. И вообще — весь мир становится нереально желтым!..
— Что видишь, Моисей? — только голос, самого Иофора рядом нет.
Моисей снова стоит у колодца в оазисе. Чуть в стороне раздается шум и женские крики — это Сепфора пытается отбиться от опьяненных похотью стражников. Моисей смотрит на себя — тело выглядит крепким и полным энергии, словно и не было изнурительного трехдневного перехода через пустыню. Моисей поднимается и идет к стражникам. Он ведь сильный, он всегда должен быть сильным, сейчас он им покажет…
Вспышка! Все опять темнеет…
Одинокий костер в абсолютной черноте. Может, и не ночь это? Может, это царство мертвых?
— Еще шаг к костру, — Моисей бездумно подчиняется. Мир опять вспыхивает, только сейчас вокруг царит зеленый цвет, такой непривычный в местах, где он живет.
— Что видишь, Моисей?
Моисей стоит в тенистом саду и спокойно смотрит на Неферперита, пытающегося его оскорбить. Моисею смешно — все равно у жреческого сына ничего не выйдет, ведь он, Моисей, сильный. Он должен быть сильным. Неферперит сам в этом убедится…
Взрыв! Темнота, костер…
— Еще шаг вперед, — голос Иофора по-прежнему глух, словно доносится из глубокого колодца.
Шаг — костер все ближе, как бы не обжечься — и опять взрыв! Мир погружается в синие оттенки, как будто небо спустилось на землю, одарив все вокруг нежно голубым цветом.
— Что видишь, Моисей?
Сети Менмаатра, сидя на троне с перекошенным от ярости лицом, что-то кричит. Моисей опять улыбается. И тебе, фараон, не заставить Моисея быть слабым, не вызвать его слез. Ведь он не плакал с самого детства. С тех пор, как пообещал, что должен быть сильным!
Вспышка и ночь — уже привычная, со знакомым костром в самом центре.
— Шаг, Моисей, следующий шаг вперед.
Мир раскрашивается в ярко-алые цвета. Такое случается, когда восходящее солнце закрывается тучей — все вокруг выглядит, словно перепачканным кровью.
Рядом красная пустыня, на розовом небе багровеют облака. Впереди — грязно-кровавая каменоломня, где бордовый гепард вонзает зубы в горло карминного гну. Моисей впервые испытывает какие-то чувства, впервые ему становится не по себе. Неестественное спокойствие всего на мгновенье уходит прочь, Моисею по-детски жаль убитого животного, но ведь он должен быть сильным! Он никогда не будет плакать — он обещал. Моисей усилием воли берет себя в руки и заставляет слезы уйти прочь, точно так же, как заставлял тысячи раз до этого. Он должен, должен быть сильным!..
Вспышка!
Костер совсем рядом. Моисей стоит вплотную к огню, и тот вызывает жар во всем теле. Языки пламени опаляют открытые руки, лижут незащищенные одеждой ноги. Это совсем не похоже на холодный огонь, что он видит на вершине каждый вечер. Этот — настоящий и жгучий.
— Делай шаг, Моисей!
Куда? Там же пламя? Он сгорит!
— Шаг, Моисей, вперед, ты сможешь! Верь мне! Сделай шаг!
Нет, он не хочет умереть в огне. Он не пойдет дальше!
— Шаг, Моисей, шаг! Ты ведь сильный! Ты можешь быть сильным!
Моисей жмурится и делает шаг. Ничего не происходит. Он открывает глаза, но вокруг по-прежнему темнота. Он что, на самом деле в царстве мертвых?
Тут Моисей замечает отблески на стене. Факел! Как те, что освещают египетские дворцы или богатые дома. Вокруг большое помещение с окном в крыше, через которое видна яркая луна. Значит, на дворе — ночь. Глаза привыкают к мраку комнаты и различают огромное — выше человеческого роста — ложе, где бехдыханно покоится странно знакомый мужчина. Интересно, зачем строить такие высокие кровати? Моисей подходит ближе, встает на цыпочки, вытягиваясь во весь рост, и заглядывает наверх. Нет, знакомый человек, не мертв. Но, судя по тяжело вздымающейся груди, жить ему осталось не долго.
Тут лежащий мужчина раскрывает глаза, голова поворачивается к Моисею, лицо почему-то озаряется улыбкой.
— Сынок, пришла мне пора отправляться в Осирисово царство. За тебя не беспокоюсь — я с самим фараоном договорился. Возьмет тебя сыном приемным. Но тревожно мне оттого, что, когда подрастешь, начнутся вокруг интриги дворцовые. Как те, что меня сгубили. Помни, сынок, если хочешь цел остаться, должен ты быть всегда сильным. Хорошо? Пообещай, сынок, что будешь всегда сильным, никогда не будешь плакать! Пообещай! Ты должен быть сильным! Должен!
Моисей вспоминает — это комната в их доме. Лежащий мужчина — это отец перед самой смертью, а он, Моисей, совсем еще маленький стоит рядом. Он плачет, плачет от ужаса, сковывающего все тело. От ужаса осознания, что остается один — совсем один на целом свете.
— Обещаю, папа, — вдруг произносит Моисей и с силой заставляет остановиться рвущиеся наружу рыдания. Тяжелый комок застревает в горле, Моисею тяжело дышать, в глазах стоят слезы, но ведь он пообещал. Он должен быть сильным!