За пять веков до Соломона
Шрифт:
— Плачь, Моисей, дай волю чувствам, — вдруг разносится вокруг голос Иофора. — Плачь!
Повинуясь этому приказу, тяжесть в горле взрывается тысячами осколков. Слезы брызжут из глаз, тело содрогается в судороге, и Моисей плачет. Плачет впервые, давая выйти рыданиям, скопившимся внутри за пятнадцать лет. Плачет за все годы, когда должен был быть сильным.
Совсем рядом слышен мягкий голос Иофора:
— Моисей, ты можешь быть сильным, но можешь быть и слабым. А главное — запомни: ты никому ничего не должен…
Моисей захлебывался в рыданиях, а рядом сидела Сепфора и, крепко прижимая юноше к себе, осторожно вытирала слезы с лица.
Что случилось? Он что плакал? Как она здесь оказалась? Но почему-то не было желания куда-то бежать, прятаться от Иофора, Сепфоры, от самого себя. Совершенно не было стыдно за совсем немужскую слабость и за детские слезы.
— Только что, Моисей, ты обрел свободу, — прозвучал рядом мягкий голос Иофора. — Теперь ты знаешь, откуда в тебе жило сомнение, разрушавшее изнутри. Сегодня ты избавился от него. И поверь, сегодня ты стал сильнее, чем за все годы тренировок в фараоновом дворце. Ты понял, что в тебе живет Сила Бога. Тебе больше не надо доказывать другим, что ты сильнее, быстрее, выносливее, умнее. Теперь ты это просто знаешь.
Лицо Иофора проступало сквозь мутную пелену, но слова были ясно слышны:
— А еще ты знаешь, что всегда можешь обратиться к этой Силе. И всегда получишь помощь. Сегодня ты сравнялся по могуществу с Богом. Ты понял, что самый главный Бог живет внутри. Тебе предстоит еще многому научиться. Как правильно использовать Силу. Как правильно слушать, куда она тебя зовет. Но уже никто не сможет сбить тебя с Пути. Потому что ты всегда будешь знать, куда и зачем идешь. Знать самым верным в мире знанием — исходящим от твоего сокровенного Я, от твоей Божественной Сущности…
Следующим утром Моисей стоял у шатра Иофора. Ночью он спал так спокойно и безмятежно, как никогда в жизни. Сила и энергия переполняли Моисея, он даже казался выше ростом — словно невидимая ноша, все эти годы прижимавшая к земле, внезапно растаяла, растворилась, расплавилась, сожженная то ли холодным пламенем тернового куста, то ли жарким огнем Иофорова очага, то ли невидимым, но таким ощутимым теплом отеческой любви Иофора и чистой девичьей любви Сепфоры.
— Я пришел поблагодарить тебя, — спокойно сказал Моисей, вышедшему на свежий воздух Иофору. — Я понял, чему ты хотел меня научить, заставляя смотреть в закатное отражение на кусте терновом.
— Пылающий терновый куст ни чем не хуже чего-либо другого, чтобы показать самое главное — настоящая Сила находится в тебе самом. Познай ее — и ты познаешь Бога. Тогда обретешь такое могущество, что не снилось самому фараону.
Иофор положил руку на плечо молодому человеку:
— Вчера, Моисей, ты научился важной вещи — нельзя быть всегда сильным. Есть время для Силы, и есть время для Слабости. Возьми арфу и расслабь струны — ты не сможешь издать ни звука. Натяни слишком сильно — струны попросту лопнут. Так и ты — если всегда будешь слабым, то сделать ничего не сможешь. А если всегда сильным, то сделать ничего не успеешь, потому что слишком быстро разрушишь себя.
— Смотри, Моисей, — продолжал Иофор. — Если я возьму камень и ударю по другому камню, то ничего не произойдет. Один и другой камни твердые, а твердое твердому повредить не может. Если возьму я веточку и ударю по другой веточке, то тоже ничего не случится. Мягкое мягкому тоже никакого ущерба не причинит. Но если я твердым ударю по мягкому, — Иофор положил веточку на землю и с силой опустил на нее камень. От удара та отчаянно изогнулась вверх, словно пытаясь спастись от неминуемого, но тут же обессилено упала вниз двумя разрубленными половинками. — То результат сам видишь.
Моисей молчал, постигая смысл последних слов, а мадиамский священник продолжал:
— Но самое страшное, Моисей, если мягкое внутри окружено твердым снаружи, — Иофор поднял над камнем яйцо. — Тогда любой удар твердым может оказаться смертельным.
Опущенное на камень яйцо разлетелось вдребезги. Желток медленно и липко стекал по камню, унося с обой осколки той самой скорлупы, что еще недавно выглядела такой цельной и твердой.
— Выходит, что все эти годы я носил Слабость внутри, окруженную внешней Силой? — после раздумья спросил Моисей. И тут же ответил сам себе: — И неудачи мои от того происходили: и с Неферперитом, и с фараоном.
— А победы, наоборот, — подхватил Иофор. — Вспомни схватку с нубийцами. Показал ты мягкость снаружи, хотя твердым оставался внутри. Или со стражниками у колодца. Немощно было твое тело, но крепок дух — и победа за тобою осталась. Потому не важно силен ты или слаб снаружи, тверд или мягок на поверхности. Главное — чтобы внутри твердая сила была…
— Возьмешь меня в ученики? — тихо и просто спросил Моисей после долгой паузы.
— Возьму, — также просто ответил Иофор. — Ты только в самом начале пути. Думаю, тебе еще многое познать надобно. Дам тебе все знание, что мне ведомо.
Иофор внимательно посмотрел на Моисея и продолжил с легкой улыбкой:
— Но чувствую, еще что-то на душе у тебя лежит. Давай, не тяни — выкладывай.
— Иофор, — Моисей по-прежнему казался спокойным. — Отдашь дочь свою Сепфору замуж за меня?
— А думаешь, захочет она?
— Знаю, что да.
— Как же ты знать можешь, если не спрашивал ее ни разу?
— Вчера, когда мы у костра вместе сидели, почувствовал я внутри тепло ее любви. Теперь просто знаю.
— Ну, если сам Бог внутри тебя говорит — значит быть по сему, — ответил Иофор. И, усмехнувшись в бороду, продолжил не слышно: — Чтоже, Моисей, вот ты и за соизволением моим пришел…
Закат выдался на удивление спокойным. Солнце весело опускалось за горы, чистый свод против обыкновения не расцвечивался кровавыми сполохами, небесная твердь только побледнела, будто в ярко голубую лазурь налили свеженадоенного молока. Вершины чуть порозовели, словно в смущении: уже и ночь близится, а они все стоят обнаженными. Туман запаздывал, облака не клубились, не прикрывали от нескромных звезд, что одна за другой зажигались на ночном небосводе. Застенчивые горы поторапливали дневное светило: давай, мол, прячься поскорее, пока братец-месяц не появился. А озорное солнце нарочно замедляло бег, чтобы вогнать западные склоны в еще большую краску.