За решеткой
Шрифт:
— Ты доложил о своем пересчете? — спросил он.
— Ага. Все тихо.
— Идеально. Крикни «отбой» ровно в одиннадцать и выруби выключатель на дальней стене. Практически у всех у них есть альтернативные источники света, и они ложатся позже. За это не полагается наказания, пока они соблюдают тишину. Ночные смены просты, приятель. В основном пересчеты каждый час и расхаживание туда-сюда, пока ноги не устанут. Не засыпай, ибо за такое сразу выпрут.
— Понял. Мы берем себе каждый по секции и встречаемся тут после пересчета, чтобы свериться?
—
— Справедливо.
— Но если возникнет проблема, кричи или доложи по радио. Такое случается, но редко. Честно говоря, нам досталась хорошая секция для ночных смен. Здесь мало что случается.
— Звучит отлично. Я позову, если будут проблемы, — я стукнул по металлическим перилам, заставив те лязгнуть. — Встретимся через час.
— Ладненько.
Мы оба разошлись в разные стороны. Я вернулся к камере Джеффа, потому что обещал выслушать его после того, как закончу с пересчетом. Глянув на часы, я увидел, что до отбоя еще двадцать пять минут, так что у меня предостаточно времени, чтобы выслушать его жалостливую историю, к чему бы она ни сводилась.
У Б19 я заглянул через одно из боковых окон и увидел, что Джефф сидит на кровати, задрав ноги и скрестив руки за головой.
— Что такое, Джефф? — позвал я, стукнув один раз.
Он вскочил и приблизился к двери камеры.
— Тебе надо раздать нам бланки для покупок в магазине для заключенных. Нам их сегодня не дали, а товары привезут завтра после обеда. Это несправедливо, чувак. Мы ничего не сделали, чтобы нас лишили права на покупки.
— О чем ты говоришь? Почему вы не получили бланки?
Возможность купить что-то в магазине для заключенных давалась каждые четырнадцать дней и была важной частью расписания этих ребят, если только они не получали наказания за плохое поведение. Они могли приобрести туалетные принадлежности, марки для писем, дополнительные продукты и всякие вещи, начиная от принадлежностей для рисования и заканчивая запасным нижним бельем. Накануне они получали бланки, ставили галочки напротив вещей, которые хотели купить (в рамках установленного бюджета), затем эти бланки собирались и обрабатывались.
— Мы их не получили, потому что днем работал Надзиратель Засранец, и он думает, что забывать про такое дерьмо — это типа весело. Он знает, что если бланки не заполнены, то мы в этот раз нихера не получим.
— Я узнаю насчет этого. А кто у нас Надзиратель Засранец? — у меня имелось предчувствие, но я не хотел гадать.
— Да брось, чувак. Засранец Аттербери. Он вечно пытается сделать нашу жизнь еще более адской, чем она уже есть.
Эзра Аттербери. И почему я не удивлен?
— Подожди, я узнаю, что можно сделать. Я не могу обещать, Джефф, так что не раскатывай губу. Но если он намеренно проигнорировал свои обязанности, я прослежу, чтобы начальство узнало.
Джефф коротко кивнул и вернулся на свою постель. Все его поведение выражало взбешенность, притом
Я шумно выдохнул и решил сначала изучить этот вопрос на своем уровне и посмотреть, скажет ли кто-то еще то же самое.
Я остановился у Б20 и постучал по двери. Армандо, который уже лежал под одеялом, помахал мне рукой, думая, что я провожу проверку и не могу понять, жив он или нет.
— Не проверка, приятель. Ты сегодня получил бланк для покупок?
Он сбросил с себя одеяло и гневно посмотрел в окошко.
— Нет, бл*ть. Этот мудак их не раздал.
Я поднял руку в примирительном, успокаивающем жесте.
— Я займусь этим. Хотел узнать, это ограничено определенными людьми или всем рядом.
— Я свой не получил. Никто из нас не получил. Этому мудаку лучше надеяться, что завтра он не работает, иначе я его прибью.
— Ладно, успокойся и не чини себе проблемы. Я посмотрю, как это можно исправить. Погоди, ладно?
Армандо плюхнулся обратно под одеяло и пробормотал, кажется, ругательство на другом языке.
И вот отменный пример, почему не стоит бесить этих парней. У Эзры имелись яйца, но не было мозгов. Он напрашивался на проблемы.
Я глянул на следующую дверь. Б21. Камера Бишопа. Приблизившись, я заглянул через окошко перед тем, как привлечь его внимание. Он рисовал на стене таким маленьким кусочком угля, что тот едва держался в его огромной руке. Он заполнял пространство над его кроватью, кажется, портретом женщины. Мой угол обзора от окошка был не лучшим для рассматривания деталей, но это явно была та женщина, которую он называл бабулей. Мягкие кудри ее волос, болезненность и впалость ее щек, и то, как ее глаза засияли жизнью и любовью, когда она заметила Бишопа в окне.
Он был невероятным художником и прекрасно передал ее внешность.
Бишоп, должно быть, почувствовал мое присутствие. Когда я перевел взгляд с рисунка на его художника, те темные глаза не отрывались от меня. Если раньше я считал его внимание агрессивным и почти угрожающим, то теперь видел его в ином свете. Это все равно ощущалось так, будто он мог раздеть меня догола и посмотреть в мою душу, но уже по-другому. Он словно изучал меня, пытался понять, какое место я занимаю в иерархии тюремных надзирателей. Был ли я угрозой? Другом? Тем, кому можно доверять? Или врагом как Эзра?
— Ты передал ее красоту, — сказал я, не сводя с него глаз. — Просто ошеломительно.
Его внимание вернулось к рисунку. Он смотрел так напряженно, будто заглядывал сквозь бетонную стену в прошлое. Во время, когда он был с этой женщиной за пределами тюремной камеры. Едва заметная тоска скользнула по его лицу, и в глаза сверкнула искра. Скучание. Боль. Печаль.
Бишоп поджал губы и «проглотил» ком в горле таких размеров, что я увидел, как дернулся его кадык.
Было очевидно, что этот великан не собирался делиться или обсуждать его рисунки, так что я прочистил горло и спросил то, ради чего сюда пришел.