Заботы пятьдесят третьего года
Шрифт:
– Смотри у меня, Гена!
У открытого бокового оконца "опель-капитана" уже стоял какой-то веселый молодой гражданин и рассказывал что-то уморительное неотразимой шоферше.
– Позвольте, товарищ, - Иванюк довольно невежливо отодвинул гражданина в сторону, открыл дверцу, уселся на переднее сиденье и стал неотрывно глядеть вперед. Сзади пристроился Казарян. Аккуратненько взяли с места.
– Будь осторожна, моя любовь!
– пропел им вслед веселый гражданин.
– Пристал, нахалюга, - объяснила происшедшее с ней шоферша.
– Куда вас доставить?
– спросил он у Казаряна, полуобернувшись.
– Крючок вам небольшой придется сделать. На Ярославское шоссе.
– О чем речь? Марина, действуй!
Марина действовала. У Колхозной "опель-капитан" сделал поворот и попер по Первой Мещанской. Попрыгали на трамвайных линиях и выкатили к Рижскому вокзалу. На Крестовском мосту Иванюк спросил:
– Курс на Ярославском?
– Село Алексеевское.
...А вот и село. Остановились. Казарян сказал:
– Ну что ж, поблагодарим шофера.
– Отличный работник!
– неизвестно чему обрадовался Иванюк.
– Ца, - поправил его Казарян.
– То есть?
– не понял тот.
– Шофер она действительно шофер. Но не работник - работница. Отличная работница!
– Казарян поймал шофершин взгляд в зеркальце и подмигнул ей.
Он долго блуждал среди стандартных двухэтажных домов, пока не нашел искомый. Таких домов, да еще бараков в конце двадцатых - начале тридцатых годов было построено по Москве великое множество. Наспех сколоченные из досок, без всяких удобств, двухэтажные двухподъездные домики были задуманы как временные - на три-четыре года - жилища. Вышло по-иному. Они стояли третье десятилетие.
В подъезде резко пахло мочой и помоями. В коридоре второго этажа, где тоже не благоухало, Казарян отыскал девятую комнату и постучал.
– Чего надо?
– нелюбезно спросил из-за двери прокуренный женский голос.
– Не чего, а кого, - уточнил Казарян.
– Вас, Евдокия Григорьевна.
– Кто такой?
– диалог продолжался при закрытой двери.
– Из милиции я буду, - отрекомендовался Казарян и резко толкнул дверь: надоело препираться.
А дверь распахнулась - не заперта была. Посреди сильно заставленной комнаты стояла худая женщина лет пятидесяти с папироской в зубах.
– Я из милиции, - повторил Казарян.
– А милиционеры любят при разговоре в глаза глядеть, а не через дверь перебрехиваться.
– Казарян огляделся.
– Курите? Значит, и мне закурить можно?
– Кури, - равнодушно разрешила дама с папироской.
– Тогда я сяду.
– Казарян сел, а Евдокия Григорьевна не садилась: стояла и смотрела, как он закуривает.
– Играешься, милиционер.
– И догадалась - почему: - Молодой еще, не надоело.
Тут нахрап не пройдет. Казарян затянулся "Примой" и спросил очень просто:
– Я так думаю, вы по мокрому делу проходить не хотите?
– Давишь? Не так, так этак. Что нужно-то?
– Нужно-то? Нужно местонахождение
– Доказать это можешь?
– Шутя-играя.
– Мальчонку, значит, прихватил, - без труда сообразила Евдокия Григорьевна.
– Если Колька на убийство пошел, сдам я тебе его, милиционер.
– Зовите меня проще. К примеру - Роман Суренович. Когда Самсонов вас навещает?
– Через два дня на третий. Был вчера, но вчера почты ему не было.
– Это я знаю. Бывает днем, вечером?
– Днем я работаю. Вечером. Часов в восемь-девять. Как же этот дурак в такое дело влез?
– Как дураки влезают - по глупости. Маловероятно, но, может быть, знаете: где его хата сейчас?
– Не знаю. Господи, какой идиот!
– Она села наконец, от окурка прикурила целую папиросу.
– Я понимаю, всякое бывает. С уголовниками - ладно, но связаться с уголовником-дегенератом!.. Как вы могли, умная женщина?
– Племянник. Сын сестры моей несчастной.
– Вы не будете возражать, если послезавтра придут сюда два молодых человека и вместе с вами подождут вашего племянника?
– Не буду.
– Тогда я пойду. Извините за беспокойство, Евдокия Григорьевна. Казарян встал. Встала и Евдокия Григорьевна.
– Нескромный вопрос: судя по ясности мышления и жесткости решений, вы - медицинский работник?
– Хирургическая сестра, - ответила Евдокия Григорьевна, и они улыбнулись друг другу.
Сергей Ларионов пил пиво в пивном зале номер три. Во втором его отсеке, который отделяли от первого три ступеньки вниз, он пил уже третью кружку, потому что шел уже второй час его пребывания здесь. Ждал. А ждать в пивном зале необременительно: тяни потихоньку пиво, хрусти раками и разглядывай публику.
Он пришел. Он пришел и остановился на первой ступеньке, оглядывая зал и выбирая место. За ним остановился услужливый официант с тремя полными кружками пива в правой руке и тарелкой раков в левой. Куда же ему сесть?.. Сиреневые брючки, светло-серый буклевый пиджак, ярко-красные башмаки на толстом, причудливо изрезанном каучуке. К стилягам? Падающая походка на расслабленных ногах, окурок, неизвестно как державшийся на губе, локти, прижатые к торсу, руки, готовые на все... К уголовникам?.. Мечтательный взгляд поверх голов, в суть мироздания, в никуда. К поэтам?
Ларионов усмехнулся, встал, оставив на мраморе червонец и, не заметив карточного каталу Вадика Гладышева по кличке Клок, направился к выходу.
В кинотеатре "Новости дня", на непрерывке, целыми днями хоронили Иосифа Виссарионовича. Человек десять-пятнадцать из зала наблюдали, как это делали миллионы.
Ларионов сел с краешка второго ряда и стал смотреть на с трудом сдерживающего слезы, слегка заикающегося Вячеслава Михайловича Молотова, произносившего речь.
Клок явился, когда Сталина хоронили в третий раз. Он комфортно уселся в первом ряду, посмотрел-посмотрел кино и вышел боковым выходом. Вышел и Ларионов.