Забудь дорогу назад
Шрифт:
– Ампутация, Соколова, только ампутация, – бормотал я, привычно взваливая девицу на плечо. – Ампутация всегда помогает…
На наше счастье, это был проходимый лес, состоящий из кедрача и лиственницы. Мы углублялись в дебри, брели по сухой траве, а куда – ноги сами знали. Корович радостно сообщил, что он исследовал мох под деревом, и можно с уверенностью сказать, что представитель «нетрадиционной гастрономической ориентации» не обманул – мы движемся точно на юг. Я хотел уйти как можно дальше от дурного места, а потом упасть и провалиться в сон (хуже уже не будет). Примерно через полчаса прогулки во тьме с Анютой на спине (Корович деликатно предложил свои услуги, но я отказался, аргументируя свой отказ тем, что своя ноша не тянет) мы выбрались на освещенную луной поляну. И обнаружили две вещи. Во-первых, маленькую речку, во-вторых, полузавалившееся охотничье зимовье (а может, летовье) из обросших мхом бревен. Анюта выбралась из спячки и, прихрамывая, присоединилась к нашей «экспедиции». Мы обошли избушку, затем открыли висящую на
Я очнулся от яркого солнечного света, бьющего в разбитое окно. Корович храпел на топчане, отвернувшись к стене. Под мышкой храпела Анюта. Несколько минут я постигал, что мы живы, покой не нарушен, и жизнь не такая уж безнадежная штука… Я начал выбираться из вороха «приятно» пахнущего тряпья. Анюта протестующее замычала, потянулась за мной, распахнула глаза, в которых застыл апокалипсис, сказала с ужасом:
– О, боже, снова будущее наступило…
И опять захрапела. Я забрал автомат, на цыпочках вышел, поскрипывая догнивающими половицами. Ласковое солнце приятно пригревало. Я прислонился к стене, чувствуя, что слабею, опустился на корточки. Зимовье было заброшенным, его наличие говорило о том, что на расстоянии не далее дневного перехода когда-то проживали нормальные люди, добывающие себе нормальное пропитание. Зеленела травка, душистый клевер тянул к небу синие цветочки. Лес не казался ужасным и неприступным. Красавцы кедры окружали поляну, пушистым ковром стелился папоротник. Пели пташки на разные голоса. В пятнадцати шагах от избы – за травянистым обрывом – протекала речушка. Звонко журчала вода на перекате. Я спустился с просевшего крыльца, подошел к обрыву. Зверски захотелось есть. Я хлопнул по карману – зажигалка была. Река, невзирая на малую ширину, была достаточно глубокой – дно, во всяком случае, не просматривалось. Екнуло сердце – выше по течению взыграла рыба, отнюдь не мелочь. Проплыл блестящий серый «балык», мелькнул хвост… Я бросился к дому, выгреб из-под крыльца изъеденную коррозией рухлядь: старую лопату, ножовку без зубьев, сломанные грабли, истлевшую сеть, расползшуюся у меня в руках, велосипедную цепь… Всё это плохо ассоциировалось с рыболовными снастями. Я подкинул в руке насквозь проржавевшую мотыгу. С одного конца еще торчал железный клык.
Когда зимовье огласилось старческими стонами и на пороге появилась взъерошенная Анюта, я сидел на корточках у воды, держал на изготовку мотыгу и, закусив губу, ждал, пока мимо кто-нибудь проплывет.
– Здравствуй, страна… – прохрипела она утробным голосом, стекла с обрыва, опустилась на все конечности и поздоровалась с собственным отражением в воде. Увиденное потрясло женщину до глубины души, она отпрянула, сделав квадратные глаза, и жалобно заныла. Под мотыгой что-то юркнуло, я ударил по воде. Промазал! Брызги полетели в разные стороны.
– Не брызгайся, – просипела Анюта.
– Молчи. Испортишь мне всю рыбалку.
– Зато украшу пьянку…
Смысл сказанного не сразу отложился в сознании. Когда я почувствовал что-то не то и обернулся, она сидела, болтая ногами, на обрыве и пристраивала к губам горлышко обросшей плесенью солдатской фляжки. Отхлебнула, закашлялась. Я бросился к ней, отнял сосуд.
– Ты что, с ума сошла? Нельзя пить незнакомые жидкости, это может быть смертельно опасно! – Я запрокинул голову и сделал большой глоток. Ядреный спирт, плевать хотевший на срок годности, огненным валом прокатился по пищеводу, ухнул в желудок. Я чуть наизнанку не вывернулся! Отдышался, хлебнул еще – теперь уже в меру.
– Теперь можно? – нетерпеливо спросила Анюта.
– Теперь можно. – Я вернул ей фляжку. Она глотнула. Забавно было наблюдать, как женское лицо становится зеленым, потом багровым, в заключение – почти нормальным, а щечки вспыхивают симпатичным румянцем.
– Откуда спирт, Соколова?
– Не поверишь, Луговой… чувствую себя Буратино… – Ее уже немного развезло. – Дверь нашла за холстом… ну, за этими – с оленями… Что-то вроде чулана… Там какие-то доски, хлам, пахнет невкусно, ведра, сети, мешок с зеленой гречкой, ну, и вот это…
– Хватит. – Я закрутил ржавую крышку. – Оставим Коровичу – проснется же он когда-нибудь. И не лезь никуда без спроса, Анюта. А если бы там покойник лежал?
– Так он и лежал… – Она смотрела заплывающим взором, как я возвращаюсь к своей мотыге. – Вернее, сидел. Скелет – от него только кости остались, и те уже наполовину осыпались… Охотник, наверное, был когда-то. Или рыбак – тоже, как ты, рыбку удил… а потом помер от чего-то в чулане…
Удар – и что-то мощное забилось под мотыгой! Сила у обитателя речных «глубин» оказалась не рыбья! Я не удержался, полетел в воду, но мотыгу не выпустил. Меня таскало то влево, то вправо, я отчаянно перебирал ногами, уперся пятками в тяжелый камень под водой, начал подтаскивать к себе речное чудовище. Вильнула черно-бурая спина с зеленоватым отливом, рыба рванулась, мелькнуло серое брюхо, «мраморные» прожилки у хвоста, но я уже нашел устойчивое положение, не давал ей разгуляться. Подтаскивал к себе, всаживая острие инструмента в мускулистое торпедообразное тело. Мелькнули стеклянные выкаченные глаза, развитая пасть, усеянная острыми, загнутыми внутрь зубами, расщеперенные красные жабры – рыбина хлебнула кислорода и ослабла. Мне было страшно, но я вытягивал этого монстра на берег. Чешуя блестела на солнце, подрагивал мощный хвост. Рыбина лежала у воды – огромная, красивая, усыпанная черными точками, не менее полутора метров в длину, поводила широколобой, сплюснутой сверху вниз головой. Анюта открыла рот, онемела от изумления. Я чуть не рассмеялся. Алиса – это пудинг. Пудинг – это Алиса…
Я с хрустом выдернул мотыгу из рыбьей туши. И тут она как взвилась! Сделала в воздухе искрящуюся дугу, я получил неслабый удар хвостом по груди, страшная пасть клацнула в угрожающей близости от лица. Я повалился под обрыв. А рыбина подскакивала, шлепала хвостом по земле – еще мгновение, и ушла бы в воду!
– Держи ее! – завопил, выскакивая из избушки, всклокоченный Корович. Прыгнул под обрыв, взмахнул прикладом, начал бить по дурной рыбьей голове…
Потом мы смеялись, нервно обменивались шуточками, стараясь держаться подальше от этого монстра (он явно прикидывался мертвым).
– Молодец, Николай Федорович, спас наши желудки. Хлебни из фляжки, полегчает.
– Ну, вы, блин, зажгли, – бормотала Анюта, удаляясь в избушку – досыпать. – Маразм какой-то… Нет уж, потрошите без меня, никаких больше рыбок…
Эта штука оказалась переростком-тайменем. «Водяной тигр», самый крупный представитель семейства лососевых. Речной долгожитель – живет порядка тридцати лет и беспрерывно при этом растет. Мы еще маленького выловили, бывают таймени и под три метра длиной. Через полчаса потрескивал костер, на стальной проволоке покоилась насилу угомонившаяся туша (Распутина и то быстрее умертвили). Я не стал рассказывать Анюте, что по ходу потрошения этого монстра извлек из брюха остатки утки и практически целенькую ондатру. Покойник «поделился» пачкой застывшей соли и вообще оказался парнем спокойным, дружелюбным. Половину рыбины мы умяли, остальное завернули в лопухи, сунули в мешок. За несколько часов не испортится.
Мы шли на юг, выбирая относительно проходимые участки. «Шагомер» в мозгу окончательно разладился, я пытался представить, сколько верст мы прошли от места катастрофы, но даже примерно не мог этого сделать. Казалось, мы и шли и шли, но двигались зигзагами, а где-то и по кругу. Время плющилось вместе с пройденным расстоянием. Не удивлюсь, если на поверку окажется, что мы продвинулись всего на восемь или десять верст. Ландшафт менялся. Особых перепадов высот пока не наблюдалось. Преобладали хвойные, но не такие, как везде, – мощные раскидистые сосны со срезанными макушками, пышные кудрявые ели, закрученные причудливыми узлами. Лес производил впечатление какой-то сказки. Мох сугробами, прочные нити паутины – их можно было спокойно оттягивать рукой. Анюта всякий раз визжала, когда пауки приклеивались к носу. Кроны деревьев смыкались над головами, под их пологом царил прохладный полумрак. До полудня все было спокойно. Мы вспугнули стайку косуль, они умчались, топча подлесок, – золотистые, с белыми пятнами. Зашуршало что-то вверху, мы вскинули автоматы и недоуменно смотрели, как обросшее шерстью существо, отдаленно похожее на лохматую обезьяну, но почему-то с длинной бородой, свалилось сверху на толстую ветку. Чего хотело, само, наверное, не знало. Уставилось на нас крохотными глазками, заморгало, исторгло что-то гортанное и ловко перепрыгнуло на соседнее дерево. Оттуда карабкалось по ветвям, как по лестнице, и вскоре пропало из вида. На всякий случай мы прибавили ход. Но существо кралось за нами, прячась в ворохе хвои, бросалось шишками. А когда перебегали поле между двумя хвойниками, увидели людей! Несколько всадников гарцевали на опушке леса. Конники в этой местности смотрелись несколько странно. Мы повалились в траву и стали переживать противоречивые чувства. Пойти на контакт или держаться подальше? В обиду мы себя не дадим, но… Послышались отдаленные выстрелы – и желание идти на контакт пропало. Всадники кружили вдоль опушки – мы не видели, кто они, во что одеты, чем вооружены, из какого мира, и что они вообще там делают! Мы ждали, а когда подняли головы, их уже не было, а справа вдоль опушки клубилось облако пыли.
В районе полудня мы вышли из леса и обомлели. Природа Каратая продолжала подбрасывать сюрпризы. Под ногами простиралась бездна – огромная теснина падала вниз почти отвесно. Отдельные уступы, на которых теснились криволапые сосны, не очень-то были похожи на лестницу. Но дальше, в нескольких сотнях метров, края ущелья немного сглаживались, у обрыва прилепилась деревенька – дюжина приземистых бревенчатых срубов. Из парочки дымоходов курился дымок – что позволяло предположить наличие каких-то сельских жителей. Но дальше, сразу за деревней, начинался беспросветный горный массив. Скалы стояли сплошной стеной – величавые, высотой с десятиэтажный дом. Они тянулись на восток и терялись за горизонтом в белесой дымке. Обходить такую преграду было как-то несерьезно. А ущелье за деревней тянулось на юг – и особых затруднений со спуском там вроде бы не было. «Цивилизация!» – возликовала Анюта. «Сомнительная, однако, – возразил склонный к скептицизму Корович. – Ни джакузи, ни электричества, ни пункта междугородней связи». Несколько минут мы сидели в укрытии, гадая, стоит ли выходить на люди. Прибежища сектантов остались на севере, да и не казалась эта деревенька одним из их скитов. Дома развалились, просели в землю, околица заросла бурьяном, огороды не возделаны. За околицей паслась чубарая кляча – худая, как скелет. Трясла хвостом, отгоняя мух.