Забудь о прошлом
Шрифт:
— Разумеется, — ответил Дан обиженно.
— Тогда надо отправить их обеих. И Нику тоже. Завтра утром, по-моему, будет орбитолет. Отошлем их на станцию, пусть сидят там или отправляются домой, пока мы тут разберемся. Идем вниз!
Дан вылез из постели и подошел к окну. Добрых десять минут он любовался фиолетово-сиреневыми переливами гор под слепящими лучами утренней Беты… он так и продолжал называть про себя торенское солнце Бетой… Потом прошел к двери и заглянул в соседнюю комнату — Поэт настоял, чтобы внутренние двери в отведенных им апартаментах ночью оставались открытыми, он был непривычно неразговорчив и необычайно настойчив, видимо, несчастная импровизация не выходила у него из головы, хотя, когда Дан на следующее утро попросил его еще раз прочесть ночные стихи, он резко отказался — «будь они прокляты, я их забыл!» Сам Дан был склонен считать все это пьяной фантазией, склонен был бы, если б не знал по опыту о странных способностях Поэта. Правда, он думал, что желание видеть кого-то мертвым и даже надежда, что это случится, не обязательно подразумевают организацию убийства, но Поэт и сам должен был это понимать, его мрачность заставляла подозревать, что тут крылось что-то еще, наверно, все-таки предчувствие, о чем он умалчивал из суеверного страха накликать беду. Было еще одно тревожное обстоятельство: Маран воспринял это всерьез. Остаток бала он провел внизу, настороженно следя за каждым, кто приближался к Наи и Нике, и лицо у него было озабоченное. Однако, когда утром орбитолет стартовал, увозя обеих женщин, как ни странно, беспрекословно подчинившихся даже не просьбе, а приказу Марана… Дан был совершенно ошеломлен, он ожидал, что уговорить Нику ему будет нелегко, но Маран не дал ему и рта раскрыть… когда женщины оказались вне досягаемости, Маран моментально обрел свое обычное спокойствие, и Дан тоже облегченно вздохнул. Правда, через некоторое время он понял, что спокойствие это не имело ничего общего с расслабленностью, Маран был напряжен и внимателен, и Дан подумал, что тому определенно не хочется умирать. Впрочем, что у Марана в действительности на уме, он узнал значительно позже…
Он заглянул в соседнюю комнату и обнаружил, что Маран, в отличие от него, одет, обут и вообще в полном порядке и готов к выходу. Он стоял у окна, устремив взгляд туда же, куда очень долго, чуть ли не полчаса, смотрел накануне вечером — на Малый дворец Расти, где некогда устроил правительственную резиденцию. Земной делегации отвели второй Малый дворец, вернее, половину того первого, полукруг, лежавший по другую сторону площади, предполагалось, что позднее тут разместится посольство Земли. Две половины были очень схожи по убранству, и даже в памяти Дана, стоило ему войти в отведенные им комнаты и увидеть лиловые стеклянные панели, всплыли картины из того куска жизни, который он провел в полукруглом здании напротив. Что уж говорить о Маране…
— Наш защитник еще спит, — сказал Маран, отрываясь от своего слегка мазохистского занятия. — Не знаю, будить его, или сходим позавтракаем?
— Если обещаете не выходить из дворца, можете пойти поесть, — раздался мрачный голос из соседней комнаты.
— А ты?
— Я еще полежу. У меня нет аппетита.
— У меня тоже нет. Но есть-то надо.
— Вот и ешь. Ты себе хозяин. А я раб своих страстей.
Однако, когда через сорок минут Дан с Мараном вернулись, Поэт уже был на ногах, более того, при полном параде.
— Нас ждет господин Олбрайт, — сообщил он лукаво. — Если у нас отыщется свободная минута, он был бы счастлив с нами побеседовать, — протянул он медовым голосом.
— Олбрайт так Олбрайт, — сказал Маран. — Пойдем, посмотрим, чем мы можем быть полезны его превосходительству.
С Олбрайтом им повезло, думал Дан по дороге. Очень удачно получилось, что в Бакнию послали именно Олбрайта, а не совершенно незнакомое лицо. Впрочем, Олбрайт, похоже, считал, что повезло ему. Так он, во всяком случае, сказал, предложив усаживаться за небольшим круглым столом. Особенно предупредителен он был с Мараном, его уважение к которому заметно возросло после Латании, где Марана сначала приветствовал вставанием новоиспеченный латанийский парламент, а потом королева Илери уделила ему целых двадцать минут для личной беседы. Особого благоговения царствующая монархиня у Марана не вызвала, вернувшись с аудиенции, он сказал: «Обычное женское любопытство. Все выспрашивала, как мне пришло в голову, и как я решился, и что я чувствовал, помешав своей родине диктовать свою волю всему миру»… «А что ты?» — спросил Дан. «Я объяснил ей, что выйдя из детского возраста, обнаружил, что этот мир и есть моя родина, она мило хихикнула и сказала, что, стало быть, я чуть ли не единственный взрослый в мире детей. Пришлось и мне пошутить. Словом ха-ха да хи-хи. Под конец она заявила, что хочет пожаловать мне орден, я с трудом отклонил эту честь. Еще повезло, что она не придумала этого раньше. А может хотела проверить, подхожу ли я к их красивому ордену. Я втолковал ей, что мои соотечественники посмотрели б на это косо. Представьте, поняла. Не такая уж она дура.»
К другому приглашению Маран отнесся с большим интересом. Знаменитый Паг, тяжело больной, передвигавшийся в инвалидной коляске, от которой его собирались в скором будущем избавить земные медики, не стал дожидаться обещанного исцеления, чтобы встретиться с Мараном, и позвал его в загородный дом, где уединился после начала болезни. Встреча с Пагом Марана очаровала и разочаровала одновременно. «Ну и голова, — сказал он Дану смущенно. — Чувствуешь себя то ли полным болваном, то ли невеждой. Хочется заново идти в школу. Но что удивительно — как такой мыслитель может смотреть на тебя, олуха вдвое моложе себя, с почтением и допытываться, откуда ты такой смелый, и как ты мог задумать и выполнить то, что великому Пагу никогда и в голову не пришло бы»…
Олбрайт был озадачен. На столе у него лежали бакнианские газеты, рядом аккуратно сложенные стопкой переводы статей и готовое резюме, из которого следовало, что восторженность Латании и воодушевление Дернии в Бакнии превращались в умеренную, весьма умеренную, более чем умеренную радость. Если не настороженное безразличие.
— Чего и следовало ожидать, — заметил Маран, пробежав резюме и небрежно перелистав статьи.
Поэт молчал, углубившись в чтение передовицы «Утра Бакнии», но, дочитав, отодвинул газету и пренебрежительно улыбнулся.
— А что вы думали? — спросил он снисходительно. — Что Лига тут же отправит свою систему ценностей в мусорный ящик и примет земную? Они будут держаться от вас подальше. Сколько смогут.
— Они это Лига? — спросил Олбрайт.
— Ну а кто же?
— А нельзя ли ее как-то… обойти? Мне прислали программу встреч… — Он пододвинул небольшой листок с довольно куцым перечнем к бакнам, и Дан, заглянув через плечо Поэта, мог убедиться, что излагать свои взгляды, идеи, положения, словом, все, что они думают по поводу сотрудничества, землянам придется, в основном, перед функционерами Лиги всех мастей.
— Чего и следовало ожидать, — повторил Маран.
— Как я понимаю, у нас нет никаких шансов пробиться к обычным жителям Бакны, просто поговорить с людьми? Может, на улице?
— Нет, — сказал Маран. — Толпе собраться не дадут. А разговаривать с каждым прохожим в отдельности… Улицы отпадают. Не та ситуация.
— Остается только изменить ситуацию. — невесело пошутил Поэт.
— Это не так просто, — Олбрайт воспринял его слова всерьез. — У нас нет рычагов, с помощью которых мы могли бы на нее воздействовать.
— Рычаги, может, и нашлись бы, — сказал Маран. — Но вот чем бы это воздействие кончилось? Вы с периценскими исследованиями знакомы?
— Знаком, — сказал Олбрайт.
— Историю Атанаты знаете? Как там обернулось… с рычагами?
Олбрайт молча кивнул.
— Рычаги пока придержите. А аудиторию мы вам сделаем. В два счета.
— Это каким же образом? — удивился Поэт.
Маран хлопнул его по плечу.
— Заодно развеем твою хандру. По-моему, ты соскучился по своим слушателям.
— Старый Зал? — спросил Дан.
— Конечно. Поклонники Поэта. Половина Бакны. И, между прочим, ее разумная половина. — Он повернулся к Олбрайту. — Готовьте речь. Не слишком длинную. Сначала будет петь Поэт. Если у вас нет времени на концерты, появитесь позже. Но я бы на вашем месте послушал. Потом он вас представит. Поговорите с людьми. Понадобится, и мы поучаствуем. Хотя от моего участия может быть больше вреда, чем пользы, я непопулярен… после известной вам акции. Ну посмотрим. — Он снова повернулся к Поэту. — Вставай. Иди к своим импресарио. Возьми с собой Дана.