Забытые смертью
Шрифт:
— Шикарные бабы! — бормотал он в пьяном бреду, когда, разыскав, его снова возвращали в общежитие.
— Эй, Шик! Поделись блядями! — смеялись фэзэушники. И завидовали парню, жившему иной, совсем взрослой, недоступной для них жизнью.
Чем старше становился, тем смелее тряс Данилка горожан. И однажды решился. Залез в винный магазин. И, нагрузившись под завязку, сумел сбежать. Но… Не повезло. И через час, прямо из постели его вытащил милиционер и повел через весь город в наручниках. На этот раз ремесленное училище выплатило ущерб. Отстояло Данилу, упросило милицию не гробить судьбу мальчишке. А старый мастер, насовав пощечин, пообещал загнать Данилку по окончании училища туда, где раки зимуют.
Мальчишка не хотел ждать, пока мужик исполнит обещание. И, едва тот отлучился к телефону, вытащил из его кармана всю зарплату и сбежал через окно.
На этот раз он не пошел к девкам, понимая, что там его поймают в два счета. Он пришел на железнодорожный вокзал, собираясь удрать от всех сразу.
Данилка заскочил в вагон. Но проводница тут же потребовала билет.
— Тетенька, меня ограбили! Вытащили все деньги. И мне теперь домой вернуться не на что, — прикинулся несчастным. Но в это время с перрона в окно вагона заглянул милиционер, в чьих руках успел побывать Данила. Парень пригнулся. Но поздно. Его приметили. Вывели из вагона, подталкивая в спину кулаком.
В этот раз никто не вступился за Данилу. И через месяц поехал он в зону отбывать свой первый срок.
На суде мастер училища сказал, что пытался образумить, остановить парня. Но ничего не получилось. Что более неблагодарного, испорченного мальчишку ему встречать не доводилось.
Из зоны Шик вышел через три года. Он уже был не тем дерзким пареньком, действующим на свой страх и риск. Он сидел с настоящими ворами, которые хорошо подковали, подготовили к будущему, дали адреса, куда нужно ему прийти после освобождения.
Но… Милиция, не дав оглядеться, вмиг отправила в деревню на строительство элеватора.
— Смотри: сбежишь — найдем. Но тогда кисло будет, — забросили Данилкин чемодан в грузовик. И тот, фыркнув, до самой деревни не остановился ни разу.
Едва он вышел на работу, его окликнул знакомый голос:
— Данила! Во, гад! А ты как сюда попал? — едва узнал в крановщице подругу детства.
Катька тут же подошла. Присела рядом. Разговорились.
Шик, так его звала вся зона, слушал бабу, вглядываясь в осунувшееся лицо.
— Ох и не повезло мне, Данилка, из-за тебя! Вначале в больницу загнали. Целый год уколами терзали. То ли лечили, то ли обследовали. За колючей проволокой. На хлебе и воде держали. Так я после того не то что мужиков, себя забыла.
— Ничего, я тебе напомню, — успокаивал Данила.
— Да будет тебе смеяться. Я уж остепенилась. Три года в этой дыре живу. Вместо пугала. Колхозные хахали пытались подвалить, так я их так наладила, близко не возникают. Тоже мне, кавалеры из свинарников! В говне по уши, а туда же, в мужики лезут, — сморщилась она брезгливо. — Ты где остановился? — спросила Катька. И, узнав, что поселили Данилу в заброшенном доме пчеловодихи, умершей лет пять назад, довольно улыбнулась: — Ну, там тебе вольготно будет.
— Если ты придешь, — ответил он в тон.
Катька, ничего не обещая, вернулась на кран.
А Данила вместе с двумя стариками принялся за кладку.
Вначале неохотно, потом увлекся. И кладка пошла. Руки вспомнили забытое. И вдруг услышал за спиной:
— А у вас новенький? Что же не похвалитесь?
Оглянулся Данила и увидел девушку. В простеньком ситцевом сарафане, косынка на плечах — белая в синий горох, легкие босоножки на босу ногу. Все немудрящее. И русая коса — в руку толщиной, и глаза — синей горошка.
Глянул на нее Данила и глаз оторвать не смог. Уж так понравилась. Так запала в душу. Он смотрел на нее, не отрываясь, обалдев от изумления.
«Ведь и такие, оказывается, бывают. Без краски, без ярких тряпок. А до чего мила!» — Он вглядывался в лицо девушки и впервые растерялся, не зная, с чего начать разговор. Опомнился, когда она уже уходить собралась.
И сказал громко:
— Что ж так быстро покидаешь? Зачем уйти торопишься?
Старики переглянулись понятливо и успокоили напарника:
— Да за обедом она пошла. Скоро воротится.
Иль не слышал?
Девушка, улыбнувшись, выпорхнула и побежала через луг к селу, обгоняя бабочек.
— Кто она? — смотрел ей вслед Данила.
— Наша Наташа! Дочка моя! — похвалился один из напарников, назвавшийся Иннокентием. Хотя в селе его иначе, чем Кешкой, никто не звал.
«Наташа, — повторил Шик имя девушки, словно во сне — Наташа!» — впервые радостно забилось сердце, когда увидел, что девушка действительно вскоре показалась на лугу, неся в руках тяжелую корзину.
— Я помогу ей! — хотел оставить кладку.
— К чему? Наши бабы с мальства к труду приучены. А он легким не бывает. Принесет сама! Ништяк, — спрятал улыбку в морщинах Иннокентий, приметивший горящий взгляд Данилы.
«Наташа, — впервые стало больно. — А вдруг, узнав обо мне, не захочет признать? Она-то вон какая — светлая, юная, а я?» — одернул себя Шик. Но не сводил глаз с девушки. Данила смотрел на нее онемело, забыв об обеде, обо всем и всех…
— Вы надолго к нам? — спросила Наташа Данилу. И тот осмелел, а может, случайное сорвалось.
— К вам? На всю жизнь! Чтоб я накрылся своими копытами, если стемнил.
Данилка готов был откусить свой собственный язык, не сумевший остановиться вовремя.
«Она все поняла и теперь конец, не захочет говорить со мною», — в ужасе подумал Шик.
— Вы ешьте. А то остынет, — напомнила Наташа, подвинув ближе миску с горячей картошкой, рыбу, помидоры.
Наташа наливала молоко в кружки, а Данила, словно во сне, не мог вспомнить про обед.
— Ешь, Данила! Не то кирпича поднять не сможешь, — подтолкнул Иннокентий локтем в бок.