Загадка XIV века
Шрифт:
Прагматизм покойного Карла V и умершего в 1380 году Дюгеклена не был своевременно изучен. Рыцари сделали свой выбор, что и показала кампания в Никополе. Почему в обществе, где господствовал культ воина, внешняя экстравагантность значила больше, чем подготовка победы? Почему не были усвоены недавние уроки Махдии? Все грандиозные проекты последнего десятилетия — вторжение в Англию, Гельдерн, Тунис, «насильственный путь» — оказывались либо воздушными замками, либо бессмысленными воинскими упражнениями. Почему через пятьдесят лет после бесславной битвы при Креси французские крестоносцы оставались столь самонадеянны? Почему они не принимали в расчет того, что противник борется за другие ценности и по другим правилам? Ответить на это можно только так: господствующая идея меняется медленно, и французы по-прежнему считали себя лучшими воинами.
В 1396 году крестоносцы вышли в поход со стратегической целью — изгнать из Европы турок, однако мысли их были сосредоточены на другом. Молодые люди из поколения Бусико, родившиеся во времена «Черной смерти» и Пуатье, в самую тяжелую пору для Франции, хотели вернуть стране прежнее очарование, честь и славу. Они стремились вперед, не помышляли о разведке, о тактическом плане и здравом смысле, потому их головы и покатились по окровавленному песку к ногам султана.
ГЛАВА 27
«ОДЕНЬСЯ В ТРАУР, НЕБО»
Мертвая, дезертировавшая или плененная, великая христианская армия прекратила свое существование. Дорога на Венгрию была открыта, но турки понесли слишком много потерь, и это не позволило им пойти дальше. У Баязида случился приступ подагры, вероятно, и это сыграло свою роль, что позволило Гиббону заметить: «Его продвижение было приостановлено, не по чудодейственному вмешательству апостола, и не из-за вторжения христиан-крестоносцев, а по причине длительного и мучительного приступа подагры. Упадок духа подчас исправляется недостатками физического мира, а язвительный юмор, падающий на тонкую душевную нить одного человека, способен предотвратить или отдалить страдания целых наций». В действительности же, не подагра, а недостаток военной силы стал решающим фактором. Султан вернулся в Азию, но прежде послал Жана д’Эльи разнести весть о турецкой победе и потребовал выкуп от короля Франции и герцога Бургундского.
Пленные вынуждены были пройти пешими триста пятьдесят миль до Галлиполи. Многие были ранены, и страдания их не поддаются описанию. Верхнюю одежду у них отобрали, и пленные шли в одних рубашках, многие босиком, со связанными руками, охранники то и дело их избивали; приходилось забираться на горные вершины и спускаться в долины. Аристократам, с рождения передвигавшимся только верхом, моральные страдания от подобного «непотребства» доставляли не меньше терзаний, чем физическая боль. В Адрианополе султан остановился на две недели. Затем все двинулись через бескрайнюю пустую, безлесную равнину в сторону Геллеспонта. Ни кустика, ни укрытия, ни единой души. Солнце обжигало до самого заката, но по ночам — а дело было в октябре — становилось очень холодно. В руках чужаков, без всякого ухода, голодные, морально подавленные из-за поражения, не знающие намерений султана и опасающиеся их, пленники оказались в таком положении, какого никогда еще не знавали.
Де Куси, старший среди всех, никогда не был в плену и никогда не проигрывал, что было уникальным для его времени. Он выжил только чудом, не метафорическим, а чудом веры. Одетый лишь в курточку, с голыми ногами и — последняя непристойность — с непокрытой головой, он готов был упасть от голода и истощения. Думая, что умирает, он взывал о помощи Деве Марии Шартрской. Хотя собор находился не в его владениях, Святая Дева, по слухам, являлась там людям и совершала чудеса.
«Неожиданно на пустынной дороге, простершейся до самого горизонта, появился болгарин, и он был из народа, недружественного к нам». Загадочный незнакомец держал в руках нижнюю одежду, шляпу и тяжелый плащ, отдал их сиру де Куси; тот оделся и воспрянул духом. Поняв, что это был знак с небес, он почувствовал прилив сил и смог продолжить поход.
В своем завещании де Куси пожаловал шартрскому собору Норт-Дам шестьсот золотых флоринов, которые передал после его смерти врач Жоффруа Мопуар, сопровождавший крестоносцев в походе. Мопуар стал душеприказчиком де Куси и рассказал священнослужителям обстоятельства, при которых был сделан этот неожиданный дар.
В Галлиполи аристократов держали в верхних комнатах башни, а триста пленных низкого происхождения — среди них и юноша Шильтбергер — находились внизу. Самым тяжелым испытанием пленников было лишение вина — ежедневного напитка европейцев на протяжении всей их жизни. Когда корабль с Сигизмундом, следовавшим из Константинополя по Геллеспонту, подошел к берегу менее чем на полмили, турки, не способные бросить ему вызов на море, выстроили пленников возле воды и глумливо стали зазывать короля, призывая его сойти с корабля и освободить своих товарищей. Сигизмунд уже обращался к ним из Константинополя, обещая заплатить выкуп за союзников, хотя те и проиграли войну. Однако средств ему не хватило, и султан понял, что нужно потребовать деньги с Франции.
Пленники видели через залив берег Трои, где разыгралась самая знаменитая, самая глупая, самая трагическая война — мифическая или случившаяся на самом деле, воплощение архетипа человеческой агрессивности. В этой войне, продлившейся десять лет, было все — и величие, и горе, и героизм, и абсурд. Агамемнон пожертвовал дочерью ради ветра, наполнившего его паруса. Кассандра предупреждала о грядущей катастрофе, но ей не поверили, Елена горько сожалела о своем побеге, Ахилл в мстительном гневе за смерть друга привязал мертвого Гектора к своей колеснице и семь раз протащил его вокруг городских стен. Когда соперники предлагали друг другу мир, боги шепотом произносили ложные клятвы, разыгрывали разные трюки, в результате все ссорились, и снова вспыхивала война. Троя пала, и пламя пожрало ее, из этих чудовищных руин Агамемнон вернулся домой, где его предали и убили. С тех пор минуло две с половиной тысячи лет, многое ли изменилось? В Средние века история Трои была самой любимой, а Гектор — одним из «девяти прославленных», изображенных на стенах замка де Куси. Вспоминал ли он, Одиссей новой войны, о той древней осаде и бессмысленном триумфе, когда смотрел на другую сторону пролива?
Через два месяца пленников перевезли в Прусу (совр. Бурса), оттоманскую столицу Малой Азии. Она находилась в сорока милях от берега, и с трех сторон ее окружали горы. Пруса отвергала саму мысль о спасении и отдалила пленников еще дальше от любого контакта с домом. Все упиралось в выкуп. Ждать, пока весть о плене дойдет до Франции и там что-то предпримут, было долго, а полагаться на терпение султана — бессмысленно. Пленные боялись, что он в любой момент может приказать их казнить, ведь и они спокойно отправили на смерть пленников Раховы.
В первую неделю декабря до Парижа докатились невероятные слухи. То, что неверные смогли сокрушить элиту Франции и Бургундии, казалось немыслимым; тем не менее беспокойство нарастало. В отсутствие официальных вестей распространителей слухов заточили в Шатле. Если бы их уличили во лжи, то казнили бы через утопление. Король, герцог Бургундский, Людовик Орлеанский и герцог де Бар — все по отдельности — спешно посылали гонцов в Венецию и Венгрию. Они хотели выяснить, что слышно о крестоносцах, отыскать их, передать письма и получить ответы. 16 декабря торговые суда принесли в Венецию известие о катастрофе при Никополе и о бегстве Сигизмунда, однако к Рождеству Париж все еще не получил официального подтверждения.
В рождественский день Жан д’Эльи примчался галопом к дворцу Сен-Поль, где двор собрался для проведения праздничных торжеств. Д’Эльи преклонил колени перед королем и подтвердил ужасную правду о поражении. Он рассказал о кампании, о фатальном сражении, о «славных смертях и об ужасной мести Баязида». Двор слушал в оцепенении. Король и герцоги засыпали д’Эльи вопросами. Письма, которые он привез от графа Неверского и других сеньоров, стали первыми вестями от тех, кто остался в живых, и о тех, кто пропал без вести или погиб. Рыдающие родственники толпились вокруг, все хотели узнать о судьбе сына, мужа или друга. Д’Эльи заверил их, что султан примет выкуп, потому что он «любит золото и богатство». Если верить Фруассару (что следует делать не всегда), присутствовавшие во дворце господа твердили, что «рады жить в мире, в котором произошла такая битва, и рады были узнать о могущественном небесном короле Амурат-Бекане (один из многочисленных вариантов имени Баязида), которого прославит столь великое событие». Примечательно не то, что эти чувства и в самом деле были выражены, а то, что Фруассар считал их в данном случае вполне уместными.