Загадка XIV века
Шрифт:
Возврат долгов, насчитывавших сто тысяч дукатов, которые потратили на проживание и дорожные издержки со времени освобождения, вместе со стоимостью проезда домой в соответствующем положению блеске, потребовали суммы, равной выкупу. Герцог и герцогиня Бургундские не хотели, чтобы их сын ехал по Европе и появился во Франции как нищий беглец. Герцог наскреб все, что у него было, дошел до того, что уменьшил жалование бургундским чиновникам, лишь бы его сын вернулся домой с великолепной свитой и подарками. Дино Рапонди приехал в Венецию с приказом выдать сто пятьдесят тысяч франков из казны герцога и всю зиму занимался финансовыми операциями, причем возвращение долгов купцам Архипелага было совершено в последнюю очередь. Три года спустя сеньору Митилены все еще не выплатили сумму, которую он одолжил, а сделки между Бургундией, Сигизмундом и республикой Венеция не уладили и за двадцать семь лет. Эти трудности не помешали герцогу придерживаться привычного стиля
Вспышка чумы в Венеции вынудила крестоносцев переехать в Тревизо, но тем не менее болезнь унесла жизнь еще одного рыцаря — Анри де Бара. «Черная смерть» жестоко прошлась по семье де Куси: сначала забрала его мать, а теперь и зятя. Мария, первая наследница, осталась без отца, а затем и овдовела; и болезнь горько отразилась на владениях де Куси, на которые столько засматривался королевский двор.
Крестоносцы, из лидеров которых остались только граф Неверский, Бусико, Гийом де Тремуай и Жак де ла Марш вместе с семью или восемью другими аристократами и рыцарями, вернулись во Францию в феврале 1398 года. Их приветствовали у ворот Дижона и одарили серебряными изделиями, пожалованными городским советом. В память о собственном пленении граф Неверский освободил из городской тюрьмы «собственной рукой» всех, кого он там обнаружил. Дижон провел поминальные службы по покойным крестоносцам, но тотчас после этого начались радостные мероприятия.
В Париже король подарил своему кузену двадцать тысяч ливров. Города Бургундии и Фландрии боролись за право его принять. По распоряжению своего отца граф предстал перед людьми, чьи налоги позволили ему вернуться из плена. Под пение менестрелей он прошел в ворота, и начались парады и празднества, последовали новые дары, ему поднесли вино и рыбу. С учетом того, что многие сыновья не вернулись в Бургундию, встреча, вероятно, вызвала не столько подлинный энтузиазм, сколько организованную радость, в чем и в самом деле преуспел XIV век. Престиж герцога и его наследника требовал празднеств, и города охотно принимали участие в праздничных мероприятиях. Магистраты Турне ожидали официального приезда графа Неверского, и его отказ их разочаровал.
Рыцарство похоронили с помпой, под пение менестрелей. После Никополя во Франции разладилось все на долгие годы. Ценности рыцарства не изменились, однако система прогнила. Фруассар обнаружил, что в Англии сложилась та же картина: друг сказал ему: «Где великие свершения и храбрые люди, где победоносные битвы и турниры? Куда пропали английские рыцари, что некогда прославились своими подвигами? Времена изменились к худшему… У нас теперь взращивают вражду и преступления».
Празднества, устроенные в честь графа Неверского, не смогли замаскировать поражение, и моралисты находили в этом подтверждение охватившему общество пессимизму. Мезьер немедленно сочинил «Горькое и утешающее послание», Дешан — балладу «Французам, павшим при Никополе», а Боне — аллегорическую сатиру «Явление Жана де Мена», который во сне упрекает автора за то, что тот не протестует против зла, разрушающего Францию и христианство. Дешан открыто утверждал, что Никополь потерян из-за «гордости и глупости», хотя часть вины он перекладывал и на венгров, «которые бежали». У Мезьера тоже находятся суровые слова в адрес «схизматиков», поскольку те «из ненависти к латинянам» предпочли стать поданными султана, а не короля Венгрии. Но главную причину поражения он видел в том, что крестоносцам не хватало четырех добродетелей, необходимых для любой армии, — порядка, дисциплины, послушания и справедливости. Из-за этого Господь покинул армию, и она быстро разрушилась, а потому французы со времен Креси и Пуатье терпят поражения. Мезьер призывал к новому крестовому походу, но никто не откликнулся. «Горькое и утешающее послание» стало его последней работой. Восемь лет спустя смерть усмирила его раздражение и страсть. Как и пророк Исайя, он был надоедлив, но в своем стремлении к добру говорил от имени всех «молчаливых» людей, которые хотели добра, но так его и не получали.
Боне, осуждавший рыцарей за стремление к легкой жизни, за любовь к каплунам и уткам, белым рубашкам и тонким винам, пришел к более основательному выводу. Рыцари оставляют крестьян, потому что считают, что те «ничего не стоят», — писал он — хотя бедняки могут переносить трудности и грубую пищу, а если их вооружить, они способны хорошо драться, как португальские крестьяне, которые храбро сражались и убили много рыцарей в Алжубарроте. (Он имел в виду сражение 1385 года, в том же году и с похожим результатом закончилась битва при Земпахе.) В то время как ранее Боне в числе многих осуждал воинов за грабежи и жестокость по отношению к крестьянам, сейчас он готов был оспорить убеждение нобилей в том, что воинские способности заложены лишь в рыцаре. Хронист «Первых четырех Валуа», писавший об этом времени, указывал, что в некоторых битвах простой солдат действовал решительно, «и потому к бедным людям не следует относиться с презрением». Он рассказал о сражении короля Кипра против сарацин, произошедшем в 1367 году. Тогда победа была одержана благодаря действиям моряков, оставшихся охранять корабли: на то была воля Христа, Он не хотел, чтобы христианские рыцари погибли от рук неверных и — более того — «желал дать пример нобилям… Ибо наш Господь Иисус Христос не хочет высокопарности и тщеславия. Он хочет, чтобы победу одержали простые люди и чтобы аристократы не присваивали ее себе».
Тщеславие, как бы ни упрекало его греховность средневековое христианство, является мотором человечества, оно столь же неискоренимо, как и секс. До тех пор пока на сражение смотрели как на источник чести и славы, рыцарь не имел желания разделять битву с простолюдином, даже ради достижения успеха.
Победа турок не оказала немедленного воздействия на Европу в связи с тем, что Баязиду пришлось повернуть на Восток, так как в Азии поднял голову свирепый враг. Быстрые завоевания Тамерлана, стоявшего во главе возродившейся татаро-монгольской орды, сравнимы были, по словам Гиббона, «с примитивными конвульсиями природы, изменившими поверхность земного шара». Промчавшись по Анатолии, оставив за собой разрушенные города и пирамиды черепов, Тамерлан повстречал в Ангоре (Анкара) оттоманскую армию и победил ее, а в 1402 году взял в плен султана. Баязида возили за победоносным монгольским войском в железной клетке, пока он не умер от стыда и горя. Казалось, история намеренно устроила симметричное возмездие.
Европа, погрузившаяся в собственные междоусобицы и расколы, не сумела воспользоваться представившимся случаем и не отбила у турок Балканы. За исключением смелой, но небольшой экспедиции под водительством Бусико — ее можно назвать одним из последних крестовых походов, — помощи от Запада Константинополь уже не дождался. Сигизмунд разбирался с Богемией и германцами; Францию и Англию раздирали домашние междоусобицы. Сын Баязида враждовал с Тамерланом, затем монгольское вторжение пошло на убыль, внук Баязида снова вошел в Европу, и в 1453 году его правнук Мехмед II завоевал Константинополь.
Поместья де Куси с величественными замками, 150 городами и деревнями, знаменитыми лесами и множеством прекрасных прудов, с добрыми вассалами и не поддающимися оценке доходами привлекали к себе амбициозных претендентов. Старшая дочь де Куси Мария де Бар и вдова Ангеррана мадам де Куси вступили в продолжительный спор о наследстве. Мария требовала все, а мадам де Куси хотела половину. Никто не уступал, они жили как враги, каждая в своем замке в окружении родственников, и вели бесконечную тяжбу. Вскоре целестинцы из церкви Святой Троицы затеяли тяжбу против вдовы, утверждая, что она не исполнила последнюю волю де Куси относительно их монастыря.
Тем временем королева Изабо, по-прежнему занятая прежде всего делами своей семьи, пыталась устроить брак отца Стефана Баварского, на ту пору посла империи, с мадам де Куси. Это обстоятельство сулило переход стратегических владений в руки иностранцев, возникла опасность, что Марию принудят продать ее собственность Баварии. Чтобы этого не случилось, Людовик Орлеанский, не обращая внимания на заверения вдовы, что наследство неделимо, заставил Марию (согласно одному источнику, с помощью угроз) продать имение ему. Были ли его мотивы продиктованы интересами Франции или личным соперничеством с герцогом Бургундским, вопрос открытый. В любом случае, он приобрел одну из величайших недвижимостей северной Франции, что позволило ему вклиниться между двумя территориями, принадлежавшими дяде, — Бургундией и Фландрией. 15 ноября 1400 года Мария заключила договор продажи, согласно которому в интересах Франции она передала свою собственность монсеньору герцогу Орлеанскому.
Оговоренная цена покупки составила четыреста тысяч ливров, из которых Людовик заплатил только шестьдесят тысяч. Мария сохранила право пользования владениями и замками Ла Фер и Дю Шатле, но после продажи судебная тяжба продолжилась. С некоторыми трудностями Марии удалось получить от Людовика двести тысяч ливров, или половину стоимости, но сто сорок тысяч все еще оставались невыплаченными. Мария выдвинула против герцога Орлеанского не менее одиннадцати исков, пытаясь получить то, что ей принадлежало по праву, однако после свадебного пира в 1405 году она вдруг умерла (ходили слухи об отравлении). Ее сын Робер де Бар продолжил судебную тяжбу и против герцога Орлеанского, и против мадам де Куси, которая так и не вышла замуж за Стефана Баварского, но по-прежнему сохраняла вдовьи права. В 1408 году, после смерти Людовика Орлеанского, парламент удовлетворил права вдовы, но случилось это через несколько лет, когда ее дочь Изабелла, вышедшая замуж за брата Жана Неверского, умерла, не оставив наследника. Тем временем Карл Орлеанский, сын Людовика, оставался владельцем домена де Куси, и, когда сын Карла стал королем Людовиком XII, владения де Куси перешли тому, кто их так долго ждал, — к французской короне.