Загадка XIV века
Шрифт:
По свидетельству монаха из Сен-Дени, аристократы были в отчаянии, «скорбь поселилась во всех сердцах». Все облачились в черные одежды, Эсташ Дешан писал о «похоронах с утра и до вечера». В церквях молились и плакали, горе было еще безутешнее, поскольку мертвые не приняли христианского погребения, а за жизни уцелевших воинов все непрестанно опасались. Вся Бургундия находилась в трауре, ведь большинство семей понесли потери. 9 января, в день поминовения мертвых, в провинциях и во всех церквях Парижа гудели колокола. Не успели отпраздновать английский брак и перемирие, как веселье затихло, словно бы Господь не хотел давать человечеству повод для радости.
Французские аристократки горевали по мужьям и любовникам, особенно, как заметил Фруассар, постоянно тревожившийся о своем патроне, «мадам де Куси, она плакала дни и ночи напролет и никак не могла
Проблема сбора выкупа была сопряжена с беспокойством по поводу того, как следует относиться к правителю нехристианского мира. От него можно было ожидать только самого плохого. По совету Жана д’Эльи, который сообщил о страсти султана к охоте, ему приготовили великолепные подарки. Дюжину белых кречетов редкой и дорогой породы — Джан-Галеаццо, по слухам, каждый год посылал султану две такие птицы, — каждую с собственным сокольничим, отправили вместе с перчатками, расшитыми жемчугом и драгоценными камнями. Добавили и дюжину крепких борзых и десять прекрасных лошадей с седлами богатой работы, на которых сарацинскими буквами были выгравированы соответствующие надписи. Чепраки из чудесного алого реймсского полотна, неизвестного на Востоке, украшали пряжки в виде золотых роз. Лошадей сопровождали грумы в красно-белой ливрее. В качестве тонкого комплимента Баязиду, на гобеленах из Арраса были изображены сцены из истории Александра Великого, якобы предка султана. Подарки повез опытный дипломат — королевский гофмейстер — и три посла-аристократа, чиновники герцога Бургундского. Они выехали 20 января 1397 года договориться о выкупе. Стараясь сдержать клятву, данную султану, Жан д’Эльи выехал раньше послов с письмами для пленников.
Улаживание отношений с Джан-Галеаццо в связи с его влиянием на оттоманский двор сделалось вдруг чрезвычайно важным, а потому послы поехали через Милан для переговоров с герцогом. Первая жена Галеаццо была французской принцессой, и король воспользовался своим правом — добавил на герб Висконти королевскую лилию и приложил все усилия для того, чтобы добиться помощи Галеаццо. Тем временем первая группа послов, выехавшая в начале декабря, добралась до Венеции. Там они узнали о поражении и попытались встретиться с пленниками. Венеция была заинтересована в торговле с Левантом и в поддержании связей с мусульманским миром, она служила чем-то вроде посредника — передавала новости, давала кредиты, обеспечивала проезд.
В Бургундии и Фландрии герцог снова стал усиленно собирать налоги. Подданные еще не опомнились от поборов, которые пошли на финансирование крестового похода, а с них уже требовали деньги для спасения выживших пленников. Традиционную помощь на выкуп аристократов выжимали из каждого города и провинции, не обошли стороной и священство. Герцогу Бургундскому пришлось торговаться, он встретился с сопротивлением и получил меньше, чем запрашивал. Суммы налогов были не единовременными, они растягивались на месяцы и годы. Три года спустя их все еще взимали и обсуждали. «Денег! Денег!» — писал Дешан на протяжении всей своей жизни. Снова и снова, говорил он, простой народ, доведенный до отчаяния, поднимается и убивает сборщиков налогов, а потом, изумленный собственным успехом, вновь успокаивается, и его опять усмиряют — аристократы мечами, а стряпчие бумагами, оглашая мир грозным кличем: «Вот тебе деньги! Вот тебе деньги!».
Дела де Куси в Прусе обстояли неважно. Судя по некоторым свидетельствам, он впал в глубокую меланхолию, и ничто не могло его вывести из тоски. Он говорил, что не увидит более Франции, и это приключение для него последнее. Его оценка была реалистичной, скорее всего основанной на его физическом состоянии: де Куси страдал от ран и от болезни в суровых условиях, а не «оплакивал победу антихриста над христианами», как предположил первый историк рода де Куси Жан Л’Алуэ. В 56 лет он еще не был стар, хотя обычно считают, что в Средние века старость наступала рано. На самом деле, большая часть населения умирала рано, но те, кто доживал до пятидесяти и до шестидесяти, не были дряхлыми, и с умом у них было все в порядке. Статистика может отразить ожидаемую продолжительность жизни, но не то, какими люди видели сами себя. Если судить по анонимному стихотворению середины XIV века, продолжительность жизни равнялась 72 годам и состояла она из двенадцати возрастов, соответствующих месяцам в году. В 18 юноша, точно март, трепещет с приближением весны; в 24 настраивается на любовный лад, словно цветы в апреле, и в душу его вместе с любовью входят благородство и добродетель. В 36 лет он достигает полного расцвета, что соответствует точке солнцестояния, его кровь горяча, как солнце в июне; в 42 он обретает опыт; в 48 задумывается о сборе урожая. В 54 года он вступает в сентябрьскую пору жизни, когда следует делать припасы. В 60 лет наступает октябрь — предвестник старости; в 66 — темный ноябрь, зелень увядает и умирает, и человек должен думать о смерти, а наследники ждут, когда он умрет, если он беден, и с еще большим нетерпением, если он богат. Семьдесят два года соответствуют декабрю, когда жизнь мрачна, как зима, и ничего более не остается, кроме как умереть.
Де Куси прожил исключительно активную жизнь, никогда не отдыхал и не останавливался — едва он выполнял одно задание, тут же появлялось следующее. Когда он уходил в последний крестовый поход, никто в нем не заметил признаков увядания; за день до главного сражения он блестяще выступил против турок, и это была единственная успешная операция французов в походе. Сражение начали вопреки его совету, и оно окончилось катастрофой, на его глазах происходила варварская расправа над товарищами и простыми солдатами; а затем стыд и тяжкие условия плена, удаленность от дома, неопределенность будущего… Жизнь этого человека, хоть и нелегкая, складывалась на редкость удачно, де Куси не был готов к такой беспросветности. Возможно, что в битве при Никополе он увидел полное поражение рыцарства и почувствовал, что пора умирать.
Шестнадцатого февраля 1397 года де Куси написал завещание, или, точнее, пространное распоряжение. К этому моменту его перевели из тюрьмы в лучшее помещение, и сделано это было благодаря любезности богатого и благородного генуэзца Франческо Гаттилузио, владетеля Митилены (Лесбос), — «родственника» де Куси, если верить Фруассару. Один из независимых хозяев Эгейских островов, Гаттилузио был влиятельным человеком при оттоманском дворе и вполне мог оказать покровительство знатному французскому барону, которого хорошо знали в Генуе. Христиане Архипелага, опасавшиеся приближения турок, были потрясены поражением французов при Никополе. По престижу и по оружию Франции был нанесен сокрушительный удар, христианство теряло свое положение, заточенные в тюрьму аристократы умирали на глазах неверных — все это внушало сильную тревогу. Сообщения о страданиях пленных возбуждали жалость островитян. Один купец из архипелага, Николай Эносский, послал им через жену в дар рыбу, хлеб, сахар, белье и деньги. Можно только надеяться, что благодаря Гаттилузио де Куси провел свои последние дни не на голых камнях.
«В здравом уме, но слабый телом, считавший, что нет ничего более определенного, чем смерть, и ничего менее ясного, чем час, когда она наступит», де Куси написал свое длинное распоряжение на латыни. Возможно, он продиктовал его Жоффруа Мопуару, который был не только врачом, но и магистром искусств. В тщательности и в точности этих инструкций и в понимании того, чем были заняты мысли человека в последние часы жизни, лучше всего отразился дух средневековья.
Прежде всего, он повелел похоронить себя во Франции (причем тело в Ножане, а сердце — в монастыре Святой Троицы в Суассоне). В самом конце завещания, словно бы вспомнив о возможных трудностях бальзамирования и транспортировки тела во Францию, де Куси поручал душеприказчикам вернуть на родину его кости и сердце. В те времена считали, что тело — падаль, а главное — посмертная жизнь души, и потому удивительно, что де Куси проявил такую заботу о своих физических останках.
Следующим по важности пунктом завещания был монастырь Святой Троицы — самая главная инвестиция де Куси в спасение души. Он приказал передать монастырю серебряный крест, весивший сорок парижских марок (около 23 фунтов), серебряное кадило, два графина для воды и вина, используемые во время службы, серебряный кувшин для омовения рук священника, потир, серебряный с позолотой. Де Куси также пожаловал священнику, дьякону и иподьякону по четыре облачения, три из которых предназначались для ежедневного использования, а четвертое — для особо торжественных дней.