Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»
Шрифт:
– Товарищ младший политрук, мне приказано набрать группу для проведения разведки. Приказ командира роты. На каком основании…
– Вы, Плотников, должны знать, что бойцов, семьи которых находятся на территории, так сказать, временно оккупированной врагом, в разведку, тем более через линию фронта, посылать нельзя. Или вы не ознакомлены с инструкцией?
– Так нет же там, куда мы идем, никакой линии фронта.
– Давайте, товарищ сержант, не будем пререкаться со старшими по званию. Или есть какая-то неясность в моих требованиях?
– Да нет, все ясно. Но мне в разведгруппе нужен человек со знанием немецкого языка.
– Поищите в других взводах. – И Бурман быстро зашагал в сторону батальонного ПН.
Плотников что-то зло сказал про себя и посмотрел на Петрова, как будто и тот был в чем-то виноват:
– Слыхал?
Петров кивнул.
– Только я не понимаю сути. Если мои родители в Калуге, то я теперь, что, неполноценный боец Красной Армии?
– Да не в этом дело. Ладно, иди пока во взвод. Я с ротным переговорю.
Вот такая неприятная история произошла под Тарусой неделю назад. Разведгруппа сержанта Плотникова в тот день удачно провела поиск. Вернулись не просто с «языком», а на немецком грузовике, с документами, захваченными в нем. Ротный наградил Плотникова автоматом «ППД». Сгоряча отдал свой. Если бы, думал Петров, в разведку пошел и он, то тоже смог бы отличиться. Но что поделаешь, в армии нужно уметь подчиняться, тем более если существует такая инструкция. И что это за инструкция, которая переводила его, добросовестного красноармейца, из добровольцев-ополченцев в некий особый второсортный разряд людей, которым нельзя доверять.
В ту ночь они спали в теплых окопах. Утром ему нужно было заступать на дежурство возле одиночного орудия ПТО, выдвинутого к дороге на прямую наводку. Он проснулся за несколько минут до своей смены, посмотрел на часы и решил поспать еще минут пять или хотя бы две. И в эти последние мгновения перед заступлением на пост, когда ему казалось, что он и не спал вовсе, ему приснился сон.
Он вздрогнул так, что винтовка выскользнула из рук. Открыл глаза: над окопом на корточках сидел ефрейтор Коновалов и, улыбаясь, внимательно следил за ним:
– Ну, что, небось деваха снилась?
– Деваха.
– В штаны не труханул?
– Да нет вроде, – усмехнулся Петров грубой солдатской шутке.
– А мне, представляешь, ни разу не приснилась. Хоть бы одна…
После полудня их роту сняли с позиции и переправили за Оку. Во время переправы налетела пара «мессершмитов» и обстреляла паром. Побило лошадей у артиллеристов. Две пули достались ефрейтору Коновалову. Одна попала под ключицу, другая в голову, на сантиметр повыше лба. Коновалов умер мгновенно. На пароме они стояли рядом. Кто-то из стариков, которых в роте называли «папашами», сказал, укладывая на плоту тело убитого:
– Нестрашная смерть. Хорошая. Испугаться не успел. Дай бог такую…
Глава десятая
Те небогатые знания, которые Петров получил во время прохождения курса молодого бойца в Алабине месяц назад, мгновенно подсказали ему, что нужно делать. Прыжок в сторону или назад вряд ли бы спас его. Добежать до ближайшей ракиты он вряд ли успеет. Вот и все. Связка гранат, одна противопехотная штоковая и две «лимонки» – это довольно сильный взрыв. Взрывная волна, осколки… Колышкин… Черт бы тебя побрал с твоим трофейным шнапсом! Пьяница ты проклятый! Чертов коротышка! До люка не мог достать…
Петров схватил связку за длинную ручку и, понимая, что ему может не хватить всего одного мгновения, машинально сунул ее в черный зев башенного люка.
Когда после затяжного взрыва, который разломил танк на несколько частей, они, посеченные мелкими осколками, прибежали к речке и упали возле кладей отдохнуть и отдышаться, бронебойщик толкнул его в бок и сказал:
– А ты, Калуга, парень ходовой. Как на гармони сыграл! Выпить хочешь?
– Пошел ты!
– А я выпью.
Петров слушал, как, прорываясь сквозь вибрирующий звон легкой контузии, булькало над самым ухом, и ему вдруг тоже захотелось выпить водки. Звон в ушах не проходил, наоборот, он нарастал, и казалось, вот-вот он настигнет их и накроет новой волной осколков. Он закрыл ладонями уши и прижался к земле.
– Не ссы, Калуга, это скоро пройдет. Тебя сильно задело? У меня вон вся шинель снизу… – Бронебойщик хрипло засмеялся. – Я думал, накрылась моя медаль. И на хрена она мне?
Петрову еще сильнее захотелось выпить. Иначе, почувствовал он, слезы вот-вот хлынут и задушат его.
– Дай сюда! – И он вырвал из рук бронебойщика обшитую материей трофейную фляжку.
– Выпей, выпей, Калуга. Что будем докладывать ротному?
– Что, боишься, обещанную медаль не получишь? – Петров отдышался и снова глотнул.
– Да нет, – уже спокойно ответил Колышкин. – Представляешь, Калуга, ты только что две жизни спас. Давай за это и выпьем.
Выпили и за спасение своих жизней. Колышкин привстал, посмотрел через ольховые заросли. Танк полыхал бурым огнем, торопливо пожирая все, что могло гореть, и отсветы пожара трепетали над их головами на стволах ольх, которые сейчас казались бронзовыми, на резко очерченных скулах бронебойщика и заляпанной грязью каске.
– Горит, – засмеялся он с привычной хрипотцой. – Радуйся – твоя работа. Ты винтовку не потерял?
– Нет. – И Петров ощупал прицел и затвор. Все оказалось на месте. Прицел был надежно зачехлен.
– Считай, что это мой тебе подарок. Теперь я твой должник по гроб жизни. – И Колышкин обнял Петрова. – Ты, видать, еще и неженатый. Вам, молодым, легко на войне. Знаешь, как бы я сейчас воевал, если бы один был! А у меня двое детей в Туле. Ну, не в самой Туле. Есть под Тулой такое село – Ново-Басово. Вот оттуда я родом. И там семья моя живет. Жена и двое сыновей. Мать с отцом в Туле. Не знаю, может, и там уже немец хозяйничает. Я, когда на фронт пошел, просил, чтобы меня туда, под Плавск, направили. Попал сюда.