Закаспий

Рыбин Валентин Федорович

– Да, это точно. Сейчас Дианов в Кизыл-Арвате. У вас-то, Лариса Евгеньевна, все ли хорошо? Вы давно знакомы с моим другом? Что-то Лесовский никогда не говорил о вас.

– Ну ладно, Яков Ефимович, какое это имеет значение. Когда познакомились - тогда и познакомились.
– Лесовский чуть строже посмотрел на Житникова.

Едва Яков Ефимович отошел, Лесовский заговорил о непременном переезде Ларисы в Асхабад, и опять увидел на ее губах скептическую улыбку:

– Николай Иваныч, но я же на военном учете. Все сестры милосердия на одном положении - не вольны мы собой распоряжаться. Вот если ты похлопочешь за меня... И потом я не знаю, как быть с папой. Я не могу оставить его одного здесь, а ехать назад он никогда не согласится. К тому же, он и слышать не хочет о тебе. Пойми.
– Лариса коснулась рукой его лица, заглянула вопрошающе в глаза.

Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.

– Боже, сколько всяких препятствий на нашем пути.

– Лучше всего, если переберешься к нам в Ташкент ты, - сказала она.
– Я уговорю отца, в конце концов он поймет, что не прав, обвиняя тебя в чудовищном преступлении...

Прозвенел два раза колокол, извещая об отправлении пассажирского поезда. Лесовский обнял Ларису, несколько раз торопливо и жадно поцеловал ее, затем резко повернулся и зашагал к вагону.

– Жди моего письма. Я напишу, как приеду!

Громкий паровозный гудок заглушил его голос. Поезд двинулся и поплыл, набирая скорость. Лесозский стоял у раскрытой двери, махая Ларисе, и видел ее, быстро идущую за поездом по перрону...

Войдя в вагон, Лесовский отыскал Житникова - он сидел в коридоре на приставной лавке, у окна.

– Садись, Николай, пару слов хочу тебе сказать.

– Говори, я слушаю, - Лесовский сел напротив.

– Хочу сказать, Николай Иваныч, что не вовремя заводишь шашни. Время сейчас не то, чтобы волочиться... Ты хоть знаешь, кто она такая? Ты, небось, думаешь фи-фи какая-то, дай я ей голову вскружу, а у этой фи-фи жизнь исковеркана. Она раньше где-то в степи жила... Там в руки охальнику попала... Ты не морочь ей голову. Николай, ей не нужен твой пустой флирт. Ей жизнь свою выправлять надо... Настоящий друг ей необходим.

Лесовский, не зная, что ответить, с горечью думал: «Вот и Якову Ефимовичу вся эта история известна. И откуда только узнают люди обо всем!»

– Знаешь, Яков, - ответил он сердито, - меня совершенно не интересует ее прошлое. Для меня Лариса Евгеньевна - самый дорогой человек. Я женюсь на ней, и не надо вспоминать о прошлом, мне это ни к чему...

– Ну что ж, извини, коли так. Я не знал, что у вас так серьезно.
– Житников замолчал и заговорил после продолжительной паузы совершенно другим тоном, хмурясь и потирая пятерней впалые щеки.
– Надо подумать, где и как провести митинг, с большей пользой для дела... Временный комиссар Караваев так просто полномочия с себя не сложит...

– Давай подумаем, - поддержал Лесовский.
– Ясно одно: придется поднимать на ноги все слои общества.

– Да это само собой, - согласился Житников.
– Как ни горька для господ наша пилюля, но придется им ее проглотить.

Пока добирались до Асхабада, они не один раз обсуждали и ход митинга, и место его проведения. Остановились на офицерском собрании. Утром, выйдя из вагона, сразу отправились в Совдеп, собрали исполком и назначили митинг на вечер.

С наступлением сумерек огромный зрительный зал был заполнен горожанами и жителями соседнего аула. Все первые ряды успела занять асхабадская знать - чиновники, офицеры, только что возвратившиеся с фронта, в их числе командир текинского полка Ораз Сердар, служащие Управления Среднеазиатской железной дороги, банка и различных торговых фирм. Рабочие депо, кондуктора, грузчики, как всегда, сидели на галерке и толпились в проходах. Делегаты, прибывшие с краевого съезда, тоже пока проявляли излишнюю скромность, которой тотчас воспользовались кадеты и эсеры. Видя некое замешательство у совпедовцев, на сцену поднялись временный комиссар Караваев, статские советники Дуплицкий, Грудзинский, а в качестве представителей рабочего класса - Фунтиков, Седых и Архипов...

– Ну, это прямо нахальство!
– не выдержав, выкрикнул Житников.
– Прошу на сцену подняться всех членов Совдепа.

Из задних рядов не спеша, но довольно дружно потянулись в президиум солдаты, рабочие депо - в основном, большевики и левые эсеры.

– Господа, прошу освободить стол, - распорядился Житников.
– Это касается в первую очередь вас, господин комиссар Караваев. Есть распоряжение о вашем смещении.

– Позвольте, как вы смеете?!
– возмутился Караваев.
– Чем я провинился у почтенной публики!

– Провинился или не провинился - не в этом дело. Дело в том, что должность временных комиссаров упраздняется во всей России и во всем Туркестане. Прошу освободить сцену и не мешать работе!

Невероятный шум и свист поднялся в первых рядах.

– Долой самочинщиков!

– Прочь узурпаторов! Они сместили Генерального комиссара в Ташкенте, теперь добираются и до нашего, областного!

Житников вышел на трибуну, поднял руку:

– Ну, чего шуметь-то! И свистеть не надо - культурная же публика. О том, что власть в России и Туркестане перешла в руки большевиков и всего трудового народа, всему миру известно, а вы сопротивляетесь. Третьим краевым съездом Советов принята резолюция об установлении Советской власти на местах! Позвольте зачитать...

– Долой самоуправство!
– выкрикнул кто-то из господ, и опять заревели и засвистели первые ряды.

Житников с видимым превосходством и усмешкой смотрел на взбешенных господ, и едва они умолкли, вновь обратился к присутствующим:

– Немедленно будет созван областной съезд и избран Совет народных комиссаров! Будут приняты также все меры к организации Совета мусульманских рабочих и дехканских депутатов!

– Господа!
– прокричал, встав из-за стола президиума, председатель городской Думы Дуплицкий.
– Призываю вас покинуть зал и объявить бойкот большевикам. Никакая новая власть без нашего участия не может быть законной и народной! Пусть холопы митингуют и переизбираются, а мы как сидели в городской Думе и областном исполкоме, так и будем заседать в этих органах!
– Дуплицкий демонстративно покинул сцену, за ним ушли все, в том числе и те, кто сидел в первых рядах.

– Туркмены, что же вы сидите?!
– раздался властный голос полковника Ораз Сердара.
– Что вы нашли общего с русскими босяками! Ханлар-бек, Овезбай, Саламан, покинем это логово большевиков!

– Дорогие земляки!
– встал с места Овезберды Кулиев.
– Пусть баи и полковники уходят. Им здесь делать нечего. Но пусть останутся те, кому дорога бедная туркменская земля, политая кровью и потом народа! Арчин Каюм-сердар, сядь на свое место, не спеши уходить. Твой младший сын уехал в Петроград с большевиками еще в девятьсот шестом году! Твой средний сын и сейчас в песках - он все лето воевал с карателями генерала Мадритова. Неужели ты, арчин Каюм-сердар, пойдешь против своих сыновей?!

– Хай, братишка, не береди душу!
– смущенно отозвался старый арчин.
– Ладно, митингуйте, я посижу немного.

– Дорогие земляки, оставайтесь и вы!
– Оразберды обратился к группе аульчан, в нерешительности стоявших в среднем ряду.

Жители асхабадского аула, глядя на своего арчина, тоже остались. Овезберды спустился со сцены в зал и подошел к ним, здороваясь с каждым.

– Говорят, ты побывал на тыловых работах?
– спросил один.

– Да, я был все лето на белорусской земле, там сдружился с большевиками. Мы все должны быть заодно с ними.