Закат. Re_Animation
Шрифт:
– Ну да…
– Я опять вытягивать должен? Я сказал, мне нужны детали, всё что ты знаешь.
– На записке был код, 24значный. Типа электронной подписи. Там указываются данные, часть из которых я сам не знаю… Но в третьем блоке из четырёх цифр указывается месяц год моего контракта… Этот блок не всегда третий, он плавающий, чтобы было сложнее разгадать шифр, иногда месяц и год изменены местами, иногда сам блок в другом месте, это зависит от суммы цифр в первом и шестом блоках. Они как бы дают ключ…
– Что за контракт?
– Срок в течение которого я обязан озвучивать для населения или выполнять скрытно любые приказы, за что они гарантируют мне свободу жизни и действий.
– Кто, блять, они?
– Я не знаю… Но знаю, что они могут слишком многое, ты сам видел, раз они сняли и вывезли фэсэошников и остальных с места, к которому они прикреплены…
– Интересно, как дела у Попугайского и Оленина… – проговорил Сергей и двинулся к двери, продолжая бубнить себе под нос: «Вот же мудаки со своими инициативами, любители кодов, чит-кодов, мать их! И с привязкой к персональным данным. Куар на всю жизнь! Выбери свой стиль: сделай тату или нашивку на одежду или просто магнитную полосу или NFC в смартфон или серьгу или имплант, сука! Как же любят эти коды – шифры. Недошпионы недоделанные. Хотели все быть как Зорге, а сами как Зорги! Ну ладно, будь по-вашему… На вашем поле тоже скоро рокировки пойдут!»
– Скажи, ты правда меня не убьешь? – не решаясь спросить о смысле монолога, и боясь прервать спросил Глоборкин.
– Я? – обернулся Сергей и улыбнулся- … Я бы хотел сам еще попытаться пожить и у меня много дел, которые я бы хотел попытаться успеть сделать.
– Почему ты меня не убьешь?
– Я только прошу не пытаться меня убить. – брезгливо обернулся Сергей. – Этим ты не искупишь вину перед своими заказчиками, они тебя уже списали со счётов. Тебе нужно попытаться выжить и спасти близких. Я бы мог тебе помочь и сымитировать вашу казнь, взорвать ваш дом, чтобы вас перестали искать. До основания, до котлована его разворошить. Чтобы не осталось даже останков. Ведь, ты сам говорил, что камеры работают и все знают, что я к тебе заявился… Но, ты не сразу решил говорить прямо и по делу, поэтому я решил отнять часть оставшейся у тебя жизни болтовней и не помогать тебе. Но ты мне поможешь сам того не желая. Потому что, пока они будут искать вас, весь остаток вашей жизни, в которой вы будете озираться по сторонам, у них часть ресурсов будет ненаправлена на поиск меня. А это даст мне немного времени.
– Но…
– Если будешь достаточно осторожен, то может быть выживешь и создашь свой клуб обиженок. Я не думаю что они всех и всегда достают. То, когда они скидывают фигуру с доски их вполне может устраивать. Кто бы это не был. Вряд-ли бомж без связей им сильно интересен или опасен. Считай это моим подарком тебе. Я был достаточно честен, потому что ты тоже труп.
– Пожалуйста.-,сказал Глоборкин вылезая из ванной.
– Они не просто убьют твою семью, когда найдут. Я думаю, что ты даже лучше знаешь, что они делают с ненужными. Наверняка они проводили вам какой-то тренинг преданности, с демонстрацией того, чего следует бояться… – сказал Сергей, выйдя на этаж и двинувшись к выходу. Он оглянулся, Глоборкин побежал в комнату к жене, уже не будучи неприступно холодным прагматиком.
Сергей достал из кармана бумажку, карандаш, приложил к стене, написал еле разборчивым почерком, несмотря на использование печатных букв, так как прописные было вообще не разобрать: «Все дороги нарисованы на чьей то карте» и, спрятав бумажку за картиной, вышел во двор, откуда двинулся к выходу.
Сетевые московские супермаркеты и федеральные торговые сети, окруженные коттеджными посёлками и садовыми товариществами сменялись гастрономами и магазинами, уже закрывшимися в семь или восемь часов вечера. Всё чаще встречались строительные рынки, которые уже не работали. И рядом с закрытыми павильонами у которых, сидя на табуретках, работники резались в нарды и жарили шашлыки в окружении винных бутылок без этикеток. Напротив восьмерок, девяток и четвёрок из магнитол играли заводные ритмы прошлых лет.
Автобусные остановки, пережившие перестройку обладали в лучшем случае скамейками, доски для которых были принесены местными жителями или сотрудниками рынков из разобранных паллетов. Каждая остановка была окружена горами мусора из бутылок, банок и пакетов, часть из которых время от времени сбрасывалась в находящийся сзади овраг, по которому бежала местная речка-вонючка, включавшая в себя стоки из не всегда работающих и не всегда имеющихся септиков. Там речка сбивала мусор с ветками в плотину около очередной трубы, через которую был сделан переезд на улицу местной деревеньки с покосившимися заборами серозеленого от дорожной пыли и мха цвета, в котором они тонули. На многих заборах весели таблички о продаже участка, причём растяжки эти, все некогда краснооранжевые находились на разной степени выцветания и становились серыми и блеклыми от солнца и пыли. Так что можно было судить о том, как давно чей-то родственник успел оставить наследство.
Около некоторых деревень рядом с одним из домиков бегали детишки, играясь с песком, привезенным для строительства и просеиваемым через жестяной матрасс-сеточку установленной диагонально железной кровати. На лавочке, возле дома, где резвились десяток детей сидели парочки полных женщин с опухшими ногами и лузгали семечки, изредка прикрикивая на детей в воспитательных целях.
Столбы освещения с неработающими фонарями были украшены картонными табличками, привешенными на проволоку и предлагали купить дрова, солярку, деревья, песок, чернозём или же предлагали выкорчевать уже имеющиеся деревья и пни или вывести грунт.
Редкие люди, шедшие вдоль трассы двигались домой. Некоторые ехали на простых велосипедах, а кто-то использовал велосипед как тележку и просто катил его, примотав к нему тюки, бидоны или даже доски всех размеров.
Казалось, что с каждой минутой убывает не только количество встречных и попутных машин, но и их уровень. Всё реже встречались иномарки. Всё чаще мелькали российские, а иногда и советские автомобили. Всё реже встречались машины со всеми работающими фарами и без серьезных вмятин на кузове.
И вместе с этим становилось всё меньше суеты вокруг. И дело не только в том, что жизнь тут замирает раньше неспящей Москвы. Тут всегда время течёт по-другому.
– Ты решил куда мы едем? – спросила Алёна.
– Я решил, что нужно что-то начать снимать чтобы понять, что я хочу делать.
Машина свернула с шоссе, освещаемого редкими огнями окружающих машин и свернула на просёлочную дорогу, сбавив скорость и объезжая кочки и ямы, засыпанные мелкими камнями.
– Не понимаю ничего из происходящего в последнее время… – сказала Алёна и открыла окно, в которое сразу же хлынули запахи убаюкивающего своим уютом дровяного дыма, который резко отличается от привычного всем угольного-мангального, предвещающего праздники и вечеринки. – Но меня это почти не пугает… Даже веселит. Сразу представляю себя маленькой девочкой, которая пошла шалить вопреки наставлениям родителей.
– Если ты думаешь, что я знаю что я делаю, то ты ошибаешься. – рассмеялся Виктор и полной грудью вдохнул деревенский воздух. Взглянул на открытое окно и выключил кондиционер.
– А что же тогда мы делаем?
– Ищем…
– Кого?
– Хотелось бы, чтобы себя… Ладно, доставай там всё, и сразу начинаем снимать. Главное, чтобы светочувствительности хватило.
Машина остановилась и осветила фарами одноэтажное здание с деревянной дверью, созданной из остатков лакированного ламината, над которой располагались две вывески «МАГАЗИН» и «ПОЧТА», справа от двери стоял потёртый почтовый ящик синего цвета, на котором стояла пустая водочная бутылка. Некоторых стёкол в окнах со стороны магазина не было, несмотря на решетку их выбили, очевидно камнями.