Закипела сталь
Шрифт:
Делать здесь больше было нечего, и Сердюк ушел дворами.
Примерно в это же время Гейзен и Штаммер еще раз продумали свой план. В десять часов вечера партизаны, по данным Иваненко, должны собраться в небольшом овраге между городом и аэродромом. Вот здесь их и накроют.
Для проведения операции были созданы ударная группа окружения и резерв для оцепления на тот случай, если кому-нибудь из партизан удастся прорваться. По первому выстрелу с аэродрома поднимутся самолеты, сбросят висячие осветительные ракеты, и операция из ночной превратится в дневную.
Только одно обстоятельство тревожило гестаповцев: от Иваненко не приходил связной,
Около семи часов вечера прибежал агент и доложил, что Пырин ушел из мастерской, а Сердюк, Иваненко и еще какой-то третий на улице не показывались — должно быть, дожидаются темноты.
Гейзен призадумался, но велел ничего не изменять в плане операции.
9
Выполнить распоряжение Сердюка Пырин и не собирался. У него созрел свой план. Закрыв мастерскую, он приподнял топором доску пола в сенях и извлек из-под нее жестяную банку. В ней находились гранаты и завернутый в ветошь капсюль. Вернувшись в комнату, он поставил гранату на боевой взвод, тщательно укрепил кольцо, затем со свойственной ему аккуратностью, пробил небольшое отверстие точно в середине крышки банки и продел в него шпагат. Один конец шпагата привязал за кольцо гранаты, сделал петельку на другом конце, вложил гранату в банку и закрыл крышку. Убедившись, что капсюль лежит на столе, потянул крышку. В банке щелкнуло. Открыл крышку — предохранительное кольцо было снято, взвод спущен. Он повторил свой опыт несколько раз — нехитрая механика действовала безотказно. Потянув шпагат, можно было взорвать гранату, не доставая ее из банки.
Пырин слабо улыбнулся, вложил капсюль в гранату, привел механизм в боевую готовность и завернул банку в газету, оставив петельку шпагата снаружи. Потом разделся, вымылся до пояса, помыл ноги, надел чистое белье и решил поесть. Брезгливо покосившись на кровать, под которой лежал труп провокатора, вынес еду в мастерскую и расположился за рабочим столом. Он залпом выпил стопку спирта, поморщился и неторопливо съел картофель и капусту, вылив в тарелку все постное масло из бутылки.
Тщательно, по-хозяйски заперев дверь мастерской, Пырин со свертком под мышкой побрел по городу.
На Боковой улице он приостановил шаг у невзрачного трехоконного домика, обращенного фасадом в степь: «Третий от угла, — отметил в памяти Алексей Иванович. — Найду и в потемках».
День стоял солнечный. Кое-где по дороге чернели проталины. Пырин вышел на пригорок и остановился. Сколько раз обозревал он отсюда родной завод с многооконными стройными корпусами. Уныло выглядел теперь он. Множество бездыханных труб напоминали обуглившиеся стволы деревьев после лесного пожара. Надрывно свистя, зачем-то бегал по путям одинокий паровозик.
Дальше Пырин не пошел. Отойдя от дороги, присел на камень в ложбинке и стал смотреть на небо, где спокойно плыли на восток, тесно прижавшись друг к дружке, взъерошенные облака.
— К нашим направились. К нашим…
Невдалеке по шляху, искореженному гусеницами вражеских танков, шли люди. Шли они изнуренные, мрачные, не разговаривая друг с другом. Это возвращались горожане из окрестных сел с небольшими, тощими узелками за плечами. Они тревожно всматривались в даль — нет ли впереди полицаев или гитлеровцев.
Когда солнце садилось, Пырин долго с тоской следил за раскаленным диском, медленно врезавшимся в землю. Макушка солнца постояла, постояла
— Увижу ли его завтра? — вслух спросил Пырин и покачал головой. — Вряд ли. А может, и увижу. Как обернется…
Облака зарумянились по краям, местами запылали, как подожженные, и темно-сизая масса их, расчлененная теперь светящимися контурами, стала объемной. По небу разлилась та необычайная, тревожащая и манящая своими контрастами гамма красок, какую можно видеть только на закате.
Уже стемнело, когда Пырин поднялся и направился к городу. На Боковой улице подошел к третьему дому от угла и остановился.
И вдруг ему так захотелось уйти отсюда, снова встретиться с Сердюком, жить где угодно, в самых ужасных условиях, но только жить…
Пырин уже было двинулся назад — осторожно, на цыпочках… «А кто выполнит приказ о ликвидации агентуры? — подумал он. — Погибну? Но сколько людей спасу, уничтожив гадов!»
Чтобы не потерять вернувшейся решимости, он торопливо подошел к двери и постучал.
— Кто? — тотчас откликнулся человек.
Пырин продел палец в петлю шпагата.
— Здесь продается кровельное железо? — глухо спросил он и не узнал своего голоса.
Дверь мгновенно распахнулась, и Пырин шагнул в темную переднюю. Его взяли за руку, помогли переступить высокий порог. В комнате тоже было темно. «Что, если убьют раньше, чем дерну за шпагат?» — мелькнула мысль.
В лицо ударил яркий свет электрического фонаря.
— Сердюк? — спросил кто-то.
— Нет. Сердюк придет позже, — с деланным равнодушием ответил Пырин, щурясь от света.
— А ты кто?
— Его помощник.
Фонарь погас. Чиркнули спичкой, зажгли лампу, и Пырин увидел трех вооруженных пистолетами мужчин, стриженных под машинку.
Резко распахнулась дверь из другой комнаты, выскочили четверо в гестаповской форме.
«Ого, семеро! — обрадовался Пырин. — Ей-богу, за это стоит!..»
— Ручки на всякий случай поднимите! — произнес один из стриженых, хотя вид Пырина не возбудил в нем никаких опасений.
Пырин конвульсивно дернул шпагат, выронил банку. Как кошка, одним прыжком выскочил в сени и упал. Вслед раздался выстрел, и тотчас оглушительный взрыв сотряс весь дом. Пырин встал. Дверь из сеней на улицу была сорвана взрывом. Свежий воздух пахнул ему в лицо. «Ушел, ушел», — мелькнула хрупкая надежда, и он выскочил на улицу, не видя солдат, спешивших к нему из засады, не слыша топота их сапог и гула поднимавшихся с аэродрома самолетов. Кто-то огромный, как медведь, набросился на него сзади, свалил на землю и оглушил ударом.
Сердюк ожидал Пырина у каменоломни, прижавшись спиной к скалистому отвесу. Здесь была ночь, а в районе аэродрома — день. Гитлеровцы не пожалели ракет, чтобы осветить поле предполагаемого боя. Постепенно ракеты погасли, степь погрузилась во мрак. Пырина все не было. Предчувствие беды терзало Сердюка — неужели схвачен? Он представил себе худого, тщедушного Пырина в лапах гестаповских палачей и содрогнулся — хватит одного удара, чтобы выбить из него душу. Но это учтут, бить не будут, к нему применят более тонкие пытки. Они достаточно хитры, чтобы не оборвать единственную нить, за которую ухватились. В том, что Пырин не предаст, сомнений не было. Да и знал он немного, гораздо меньше остальных участников группы. Доверяя ему полностью, Сердюк все же не рассказывал больше того, что необходимо было рассказать, — этому научила служба на границе.