Заключительный аккорд
Шрифт:
Урсула с трудом добралась до своей комнаты.
«Эльвира, которая не хотела склонить свою гордую голову ни перед кем, убита, — думала Урсула. — Сепп говорил, что он должен показать корреспондентке передний край. Но что у него могло с ней быть? И не потому ли он больше не показывается мне? Нет ли тут какой связи с её смертью?» Урсула гнала от себя подозрения, но они не переставали мучить её.
И вдруг она услышала в коридоре голос Брама. Сердце Урсулы забилось быстрее.
— Подробности? Я никаких подробностей не слышал. Санитары принесли труп от разведчиков и положили его в часовне.
По голосу Урсула узнала Корна.
— Установлено, когда это произошло?
— Нет. После того как вы третьего расстались с ней, её больше никто не видел. Неужели вы, господин майор, не могли довести девушку до дома? — В голосе администратора слышался упрёк.
Урсула, стоявшая за дверью своей комнаты, схватилась за грудь.
— Она почему-то захотела идти одна.
— Это среди ночи-то?
— Вы же знаете, какими упрямыми бывают иногда женщины, господин Корп! — Майор повысил голос.
Послышались удаляющиеся шаги, а затем скрип ступенек на лестнице. Через минуту в дверь комнаты Урсулы постучали.
Когда Брам вошёл в её комнату, Урсула сразу же заметила, как сильно он взволнован.
— Мы не виделись целых десять дней, — начал он, обняв её. — Так много работы…
Она сняла с себя его руки и показала ему на стул.
«Первый раз мы не поцеловались с ним при встрече», — подумала она.
— Ты уже знаешь? — спросил майор.
Урсула кивнула.
— Я влип в неприятную историю…
Глаза Урсулы расширились от страха.
Брам сделал рукой резкое движение и протоптал:
— Я ничего не мог поделать…
— Почему ты её отпустил одну… да ещё на передовой?
«Как тихо она это сказала!» — мелькнуло у него в голове.
— Всё было не так, как ты думаешь! — Брам отсутствующим взглядом посмотрел на Урсулу.
— Ты не обязан давать мне объяснения! — Урсула махнула рукой.
«Произошёл несчастный случай, — подумал майор, — а подозрения падают на меня».
Урсула стояла перед Брамом. Лицо её было бледным, в глазах ни слезинки.
«Я с ним не так уж давно знакома, но до сегодняшнего дня у меня оставалась хоть крохотная надежда. Но как он себя сейчас ведёт? Выходит, сегодня он спит с одной, завтра — с другой. Да и со мной-то он обращался как с какой-нибудь дешёвкой».
Урсулу охватил страх. Она пошла за ним, забыв обо всех условностях, и думала, что у неё зародилась настоящая любовь. Она надеялась, что он разрешит все свои дела и навсегда останется с ней. А теперь?
Урсула крепко сжала губы.
— Если ты не хочешь выслушать мои объяснения, я уйду, — сказал майор.
И он хлопнул дверью.
Урсула села на кровать, а затем обессиленно упала на подушки. Слёзы градом лились из её глаз.
«Неужели у Эльвиры было что-то с майором?»
— Мой бедный отец и подумать не мог, что его сын когда-нибудь будет прокладывать дороги, — сказал рядовой Барвальд, вытирая пот со лба. Дышал он как после быстрого бега.
— Тебе пора бы понять, что принадлежность к классу в первую очередь проявляется в том, в качестве кого человек участвует в трудовом процессе, — со смехом объяснил ему Пауль Павловский и осторожно осмотрелся, однако до ближайшего часового, который их охранял, было не менее пятидесяти шагов.
— И эту каторгу ты называешь трудовым процессом? Сегодня седьмое декабря. Значит, сегодня вернутся десять человек со стройки.
— Рано или поздно, но нам всё равно выдадут полный паёк.
— Уголовники все, как один, возбуждены, так как ротный посадил под арест людей только из их числа, — прошептал Барвальд. — Генгенбах покинул свой пост с благим намерением, и ротному не за что его наказывать. Политические не участвовали в этой заварушке.
— А если это он пристрелил Бельке, чтобы дать возможность Цимерману и Перлмозеру уйти?
— Ты опять принялся за свои «если». Он искал контакта, и мы, естественно, не могли поступить иначе.
— А как он должен был действовать дальше?
— По обстоятельствам.
— Пустые слова. Мы же знаем, что против него выдвинуты серьёзные обвинения. Однако ротный не арестовал его, а схватил десяток уголовников. Урезал наполовину суточный рацион. И командир полка побывал у нас в роте, однако и он ничего не сделал Генгенбаху. Всё это несколько подозрительно. И после всего этого ты хочешь с ним знаться?
— Он не доносчик.
К ним приближался часовой — ефрейтор. Заметив его, Барвальд замолчал, а спустя несколько секунд выругался, кляня на чём свет стоит каменистую почву и дорогу.
— Заткните свою поганую глотку, Барвальд! Это приказ. И если вы это поймёте, то из вас ещё может выйти человек. — Ехидно усмехнувшись, ефрейтор прошёл мимо них, направляясь к Генгенбаху.
«Во всей округе сейчас лихорадочно приводят дороги в порядок, — подумал ефрейтор. — Лучше бы отрыли третью или четвёртую траншею. А этот разжалованный обер-лейтенант всё время один да один. Никто не хочет с ним разговаривать. Странно, что «старик» не забрал его с собой». Ефрейтор остановился и, обращаясь к Генгенбаху, спросил:
— А неплохая здесь житуха, а?
Генгенбах, стараясь не отрываться от работы, ответил:
— Для меня лучшего места нигде не было: от фронта далеко, работа нормирована. Чего же желать ещё? А тебе?
Ефрейтор на миг задумался, не зная, переходить ли ему на «ты». Преодолев нахлынувшую на него злость, он чуть смягчился:
— Здесь, в этом тылу, намного опаснее, чем на передовой. Никогда не знаешь, какой гад и когда подложит тебе свинью.
— Из любого положения есть два выхода.