Закон и женщина

Коллинз Уильям Уилки

В моем тогдашнем положении у меня не было ответа на эти вопросы. Я промолчала, а миссис Макаллан нанесла новый удар, довершивший ее победу.

— Мой бедный Юстас малодушен и своеволен, но его нельзя упрекнуть в неблагодарности. Вы отплатили ему добром за зло. Вытерпев ради него столько опасностей и лишений, вы доказали, как неизменно и преданно вы любите его. Доверьтесь мне и ему. Он не устоит. Пусть он только увидит милое лицо, полное прежней любви к нему, и он будет ваш на всю жизнь, дитя мое. — Она встала, подошла ко мне и поцеловала меня в лоб. В голосе ее слышалась такая нежность, какой она еще не выказывала мне. — Скажите «да», Валерия, — и вы будете для меня и для него еще милее и ближе.

Мое сердце держало ее сторону. Моя энергия была истощена. От мистера Плеймора не было

никаких известий. Некому было ободрить и поддержать меня. Я сопротивлялась так долго и тщетно, я вытерпела столько тяжелых неудач и разочарований! И вдобавок Юстас был в одном доме со мной, он только начинал возвращаться к жизни. Могла ли я устоять? Сказав «да», я должна была проститься с самой заветной мечтой моего честолюбия, с самой благородной надеждой моей жизни. Я знала это и сказала: «да».

Конец благородной борьбе! Я решилась покориться, я решилась признать себя побежденной.

Моя свекровь и я спали в единственном убежище, которое могли найти в гостинице, в маленькой каморке под самой крышей. Ночь, последовавшая за нашим разговором, была очень холодная. Мы зябли, несмотря на теплые блузы и дорожные пледы. Моя свекровь спала, но я не могла заснуть. Я думала о моем изменившемся положении и была слишком взволнована и слишком несчастна, чтобы заснуть.

Прошло несколько часов, и я все еще была погружена в грустные размышления, когда вдруг почувствовала новое и странное ощущение, которое удивило и испугало меня. Я вскочила с постели, едва дыша от волнения. Мое движение разбудило миссис Макаллан.

— Что с вами? — спросила она. — Не больны ли вы?

Я объяснила ей как умела, что я чувствовала. Она поняла меня прежде, чем я договорила. Она нежно обняла меня и прижала к груди.

— Мое бедное, невинное дитя, — сказала она. — Неужели вы не знаете, и я должна сказать вам?

Следующие слова она сказала шепотом. Забуду ли я когда-нибудь борьбу чувств, которые возбудили во мне эти слова, странную смесь радости и страха, удивления и облегчения, гордости и смирения, наполнившие все мое существо и сделавшие меня с этой минуты другой женщиной? Я узнала, что если Господь продлит мою жизнь, через несколько месяцев я получу самую прочную и самую священную из земных радостей — радость быть матерью.

Не знаю, как прошла остальная часть ночи. Я помню только, что, когда настало утро, я вышла подышать свежим холодным воздухом на открытую поляну, расстилавшуюся за гостиницей.

Утро пробудило во мне новую решимость и новое мужество. Я узнала, что теперь мне придется думать не только о муже. Его доброе имя было теперь не его и моим только именем, оно могло сделаться скоро самым священным наследием, какое он мог оставить своему ребенку. Что я сделала, когда еще не знала этого? Я отказалась от надежды освободить его имя от лежавшего на нем пятна, от постыдного пятна, как бы ни было оно незначительно в глазах закона. Со временем наш ребенок может услышать от злых языков: «Твой отец судился за самое гнусное из преступлений и не был оправдан». Как буду я смотреть в глаза своему ребенку? Я должна сделать еще одну попытку воздействовать на совесть Мизериуса Декстера, я должна возобновить борьбу и доказать свету невиновность моего мужа и отца моего ребенка.

Я вернулась домой, одушевленная новой решимостью. Я открыла свое сердце моему другу и матери, я сказала ей, какая перемена произошла во мне после нашего последнего разговора.

Она была разочарована, она была почти оскорблена. Новое счастье, ожидавшее нас впереди, могло, по ее словам, составить новую связь между мной и мужем. Всякие другие соображения казались ей пустыми фантазиями. Если я покину теперь Юстаса, сказала она, я поступлю бессердечно и глупо и буду до конца жизни раскаиваться, что упустила этот случай сойтись опять с мужем.

Я вынесла тяжелую борьбу, я мучилась ужасными сомнениями, но я не уступила на этот раз. Я старалась не забывать ни на минуту, что дело идет о чести отца, о наследии ребенка. Но по временам и эта мысль теряла свою силу, я падала духом и начинала плакать, потом сама стыдилась своего малодушия. Но мое природное упрямство, как выразилась миссис Макаллан, помогло мне выдержать эту борьбу до конца. Время от времени, когда Юстас засыпал, я ходила посмотреть на него, и, хотя сердце мое сжималось от горя при взгляде на него, эти тайные посещения тем не менее служили мне поддержкой. Я не берусь объяснить это противоречие, я привожу его только как факт.

Я сделала свекрови только одну уступку. Я согласилась подождать два дня, прежде чем предпринять что-нибудь для возвращения в Англию.

И я хорошо сделала, что согласилась подождать. На другой день директор походного госпиталя послал на почту в ближайший город за письмами. Посланный принес мне письмо. Почерк показался мне знакомым, и я не ошиблась. Ответ мистера Плеймора дошел наконец до меня. Письмо ободрило меня, укрепило мою решимость продолжать борьбу в тот момент, когда я особенно нуждалась в дружеской поддержке, Он писал:

«…Теперь позвольте мне рассказать Вам, что я сделал для того, чтобы проверить вывод, к которому приводит Ваше письмо.

Я отыскал одного из слуг, стоявших на страже у дверей в ночь смерти первой миссис Макаллан. Этот человек ясно помнит, что Мизериус Декстер внезапно появился перед ним и его товарищем много спустя после того, как дом успокоился на ночь. Декстер сказал им: «Я думаю, что мне можно пойти почитать в кабинет. Я не могу спать после случившегося. Мне нужно развлечься чем-нибудь». Слугам не было приказано охранять кабинет. Они знали, что дверь между кабинетом и спальней заперта и что ключи от других дверей унесены мистером Голлом. Они пустили Декстера в кабинет. Он вошел, запер за собой дверь и пробыл некоторое время — в кабинете, как полагали слуги, — в спальне, как мы с Вами знаем из того, что он рассказал Вам во время своего последнего свидания с Вами. Войти же в спальню, как Вы правильно рассуждаете, он мог не иначе как обладая пропавшим ключом. Как долго он пробыл там, я не знаю, но это неважно. Слуга помнит только, что он вышел из кабинета бледный как смерть и ушел в свою комнату молча.

Вот факты. Вывод, к которому они приводят, имеет чрезвычайно важное значение. Он подтверждает то, что я сказал Вам в моей эдинбургской конторе. Я не скажу ничего более.

Теперь о Вас. Вы, не желая того, пробудили в Мизериусе Декстере чувство. В Вашей фигуре и в некоторых Ваших движениях есть действительно что-то такое, что напоминает покойную миссис Макаллан тем, кто знал ее хорошо. Это сходство, очевидно, имеет влияние на Декстера. Позвольте мне напомнить Вам, что он показал себя неспособным обдумывать свои слова в Вашем присутствии. Возможно, и даже весьма вероятно, что он скомпрометировал бы себя еще более, если бы Вы дали ему случай к этому. Зная Ваши интересы, я считаю себя обязанным высказаться на этот счет откровенно. Я не сомневаюсь, что Вы сделали шаг вперед к Вашей цели с тех пор, как уехали из Эдинбурга. Я заключил из Вашего письма и из моих собственных открытий, что Декстер поддерживал тайные отношения с покойной леди (с ее стороны это было, конечно, совершенно невинно) и что он не только входил в ее комнату после ее смерти, но, может быть, был там не раз в течение последних недель ее жизни; Я не скрываю ни от себя, ни от Вас моего твердого убеждения, что если бы Вы открыли, каковы были эти отношения, то Вы, по всей вероятности, нашли бы возможность доказать невиновность вашего мужа. Как честный человек, я обязан сказать это Вам. С другой стороны, как честный человек, я обязан прибавить, что я не могу взять на себя смелость посоветовать Вам повидаться опять с Декстером. Я не могу и не хочу взять на себя такую ответственность. Окончательное решение должно быть предоставлено Вам. Я прошу Вас только об одном одолжении: сообщите мне Ваше решение, когда примете его».

Затруднения, страшившие моего почтенного корреспондента, для меня не существовали. Мое решение было принято прежде, чем я дочитала его письмо до конца.

Почта во Францию отходила на следующий день. Я могла, если бы захотела, пользуясь протекцией кондуктора, получить место в почтовом экипаже. Не посоветовавшись ни с одним живым существом, решительная, как всегда, опрометчивая, как всегда, я решилась.

Глава XXXVIII

НА ОБРАТНОМ ПУТИ