Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)
Шрифт:
– Я был... Постой, каким оружием?
– Понимаю теперь, - продолжает Т'фаррелл медленно.
– Многое обретает смысл. Черный Поток - соединяющий с Джеретом, не часть самой его сущности. Уверенность безумца. Нечеловеческое самообладание. Узколобая жестокость. Без страха, без сомнений. Без сожалений и без пощады.
– Ага, угу, вот только я ведаю сомнения. И мне чертовски страшно, почти всегда. Вот дерьмо, я боюсь прямо сейчас...
– Это оттого, что ты все еще мнишь себя человеком, - вмешивается лошадиная ведьма.
– Пройдет.
– Ох, ради всего дрянного.
–
– Ну да, презрение к себе. Какое оружие ненавидит себя?
– Нож, считающий себя лопатой, - вежливо говорит Воронье Крыло.
Ангвасса смотрит задумчиво.
– Меч, не понимающий, почему так плохо ведет борозду.
Вот теперь я не могу сделать даже дурацкий вдох.
– Есть то, чем вещь считает себя, - поясняет Воронье Крыло, - и то, чем вещь является. Тебя нельзя запугать. С тобой нельзя договориться. Тебя нельзя переубедить, обмануть или отвернуть в сторону. Каждый твой жест выражает элегантность чистого разрушения.
И опять я могу лишь сидеть.
Что не помогает.
Профессионал Телман, мой личный инструктор курса боевых единоборств, был почти идиотом, но знал пару штук насчет драки на мечах, и умел бросить наземь приемом кэндзюцу, которого я никогда еще не видел. В первое занятие с мечом он начал урок с вопроса, что такое меч.
Ведь, знаете ли, можно воспользоваться мечом для расчистки кустарников, но тут лучше поможет коса или топор. Можно долбить им грязь, но кайло делает это лучше. Можно резать им ткань и веревки, или даже обтачивать деревяшку; вы можете использовать его для всякого говна, но не для этого говна он предназначен. Не в нем его суть.
Телман ждал вот какого ответа: "Меч - это вещь для убийства".
И не важно, для чего вы решили его использовать.
– Что ж, хорошо, - говорит Воронье Крыло. Чуть заметно кланяется лошадиной ведьме.
– Благодарю за откровение. Будешь там, когда мы прибудем?
Ведьма пожимает плечами.
– Огриллоны заставляют меня нервничать.
– Прибудем?
– Я хмуро смотрю на него.
– Прибудем куда?
– Готовится попытка.
Он пропадает в темноте, и Ангвасса растворяется вместе с лесом и костром, звезды гаснут, и последнее, что вижу - ведовской глаз, бледный как луна.
Позволение быть самим собой.
Стоя у носовой фигуры флагмана Митондионнов, глядя вокруг, на сухопутный флот Вороньего Крыла, занявший изрядный кусок северного Бодекена, я невольно думаю - в тысячный или миллионный раз - что Живой Дворец мог послужить первым намеком. Эта семейка не делает ничего мелкого.
Флагман не достигает размеров авианосца или линкора, но кажется колоссальным, ведь это самая большая хрень, которую я ожидал бы увидеть плывущей над травой. Основная палуба площадью примерно равна футбольному полю, а Эбби, мой особнячок времен бытия суперзвездой в Сан-Франциско, затерялся бы в уголке главного трюма. Не знаю, как сконструированы огромные катки, на которых он едет, но сам размер позволяет судну двигаться смехотворно гладко - уж не упоминаю, что земля под его тяжестью становится скорее похожей на мостовую.
Сухопутные корабли не построены, а выращены, сплетены из живых деревьев - каких-то баньянов, думаю, ведь массивные лианы, торчащие из корпуса, имеют множество воздушных корешков и отыскивают землю при каждой остановке, закапываются, чтобы питать судно и служить якорями. Такие же лианы соединяют нас с ярмами движущей силы: вместо машин корабли пользуются огриллонами.
Множеством огриллонов.
Команда флагмана составляет четыре или пять тысяч. Они сбились в огромную массу шириной с корабль и длиной в милю. Похоже, две тысячи тянут, а безумно сложная система замещения перегоняет вперед свежих гриллов, отработавшие могут отстать и отдохнуть... что и делают, труся сзади по утрамбованной дороге.
Не могу угадать, как быстро мы движемся. То есть знаю, какими быстрыми бывают огриллоны налегке, но судя по близящимся на глазах горам, мы движемся еще быстрее возможного. Воронье Крыло - он в каюте, готовит ритуал - не стоит беспокоить, а остальные ублюдки вовсе не желают со мной беседовать. Честно сказать, они тоже заняты: больше сотни магов на одном корабле, все колдуют как черти, бросая так много силы, что я вижу ее без мыслезрения. Мерцающая пелена и подобные миражам зеркала блестят, и каким-то образом каждый шаг засчитывается за десять. Или двадцать. Летим так быстро, что я начинаю беспокоиться: не обгоним ли мы лошадиную ведьму, Ангвассу и папу?
Вовсе не хочу подсказать Вороньему Крылу мысль, что мы отстаем.
Не стоило тревожиться - когда первая искра утреннего солнца блестит над линией гор, вздымающийся в ослепительно синее небо столб дыма виден даже мне. Он валит с края утеса, вероятно, справа от прохода, что ведет из вертикального города на плоскогорье.
Сухопутный флот расползается, будто волна, что ударилась об утес.
Мы прибыли.
Сумерки окрашены синим, тихо падает снег. Колени болят от долгого сидения на земле, на краю утеса, но мне не хочется двигаться.
Подо мной простерся огромный флот Митондионнов, прицепившийся к почве; и походные костры, и жарящееся мясо для десятков тысяч огриллонов. Больше, чем народ Черных Ножей. Меньше Пуртинова Брода. В паре сотен ярдов от левого плеча высится флагман, будто многоэтажка из трущоб Миссии.
Всё возвращается на круги своя.
Снега на земле довольно, и сапоги Ангвассы хрустят, когда она подходит сзади.
– Ты в порядке?
– Всё хорошо.
– Не совсем, но к чему жалобы?
– Хотелось бы, чтобы здесь была она.
– Огриллоны заставляют нервничать ведьмин табун.
– И меня тоже.
Ангвасса присаживается на запорошенную белым траву, вздох ее столь же слаб и жалок, как свист ветра.
– Это... зловеще...
– бормочет она, глядя на пустоши.
– Видеть огни и знать, что это не лампы и очаги добрых людей за городскими окнами, а костры эльфов с диким войском...
– Ага.
– Я резко киваю в сторону юрты, что одиноко стоит у нашего огонька.
– Есть прогресс? Кто-то что-то сказал? Хоть что-то?