Закон О.М.а
Шрифт:
Палец попал в небольшое асфальтированное пространство рядом с мемориалом погибшему герою афганцу, именем которого названа улица в селе.
– Здесь нельзя, - председатель отвернулся, - люди не поймут…
– Поймут! Объясните.
– Здесь нет места. Мы не можем переносить прах погибшего воина. Нужно специальное разрешение, общественные слушания… Это займёт время…
– Какие слушания? – Бряцалов стал красным. – Спилим дерево и в аккурат поместим нашу девочку. Она ведь наша, правильно? Или по этому пункту у вас тоже будут возражения?
– Нельзя дерево. Эту тую посадили
– Ничего страшного, мы пригласим ландшафтного дизайнера и потом грамотно озеленим территорию. Слушай, дед, пригони сюда народ, пусть весь этот зимний триппер поубирают… Бордюры побелят, листья вывезут…
– Да некого пригонять… Все на работе… в городе… Бряцалов полез в карман, вытащил горсть разноцветных купюр и протянул председателю.
– Вот, тебе. Найди каких-нибудь бомжей, устрой субботник. За пару пузырей они всё вылижут. Мне тут надо ещё вопросы порешать. Давай, не расслабляйся, завтра серьёзные люди к тебе в гости приезжают…
***
– Не расслабляйся, дед, ты должен у меня выглядеть на все сто… - Пауль помогал Рихарду Ланге надеть костюм.
Старый солдат медленно выздоравливал. Он ещё не мог самостоятельно ходить, но уже бодро крутил здоровой рукой колесо инвалидной коляски, перемещаясь из палаты в палату. Голос стал твёрже, вернулся аппетит. Среди лежачих больных появились друзья. Рихард в какой-то момент стал в больнице живой легендой. Под занавес жизни обрёл популярность человека, который вспомнил боевое прошлое и самостоятельно разобрался с бандой грабителей.
Весь последний день немец готовился к похоронам, как к собственной свадьбе. С утра его отвезли к парикмахеру. Там побрили, подстригли и вернули в больницу. Сын привёз строгий костюм с галстуком. В обед должен был приехать Мамут и доставить Пауля с Рихардом на сельское кладбище. Дед успокоился, выключил эмоции, стараясь думать не об убитойдевочке, а о предстоящем перелёте во Франкфурт. Николаев в один миг стал для него мёртвым прошлым, в котором не хотелось жить ни минуты.
– Здравствуйте, Роман Захарович.
– Откуда вы знаете моё русское имя? – Ланге было не до смеха, но он не мог не пошутить на эту тему.
– Вы из органов?
– Нет, Роман Захарович, - улыбнулся Мамут, - я не из КГБ. Я учился с вашим сыном в одной группе. Мы когда-то приезжали к вам в Пересадовку. Помните, раков варили? Меня зовут Сергей.
– Как же, как же… конечно, помню. Вы дружили… Сергей. Мы уже едем?
– Похороны в четыре, Роман Захарович, - банкир глянул на часы, - можем понемногу выдвигаться.
К посёлку Луч на машине Мамута добрались быстро. Прямо на въезде в село проехали стоявший у обочины милицейский патруль, длинную очередь автобусов и несколько десятков автомобилей.
Пауль пересадил деда из автомобиля в коляску, затем втроём направились к дому Олеси Макароновой.
– Сергей, - старик поднял глаза на банкира, - зачем столько милиции на похоронах?
– Это, Роман Захарович, не столько похороны, - Мамут поморщился, –
Приблизились к молчаливой толпе, которая выстраивалась в траурную колонну. Вокруг суетились телеоператоры, священники в облачении встали перед деревянным крестом. Мамут успел зафиксировать присутствие мэра, заместителей губернатора, депутатов… Этот посёлок за полвека не видел столько начальства. Иногородних здесь больше, чем местных…
Олеся Макаронова лежала в подвенечном платье. Загримированное лицо фарфоровым глянцем покоилось в обрамлении кружевной подушки. Рядом с белым гробом под непрерывными вспышками и щелчками фотоаппаратов стояли родственники и соседи. Пауль подвёз поближе коляску с дедом и встал за его спиной. Распорядители из ритуальной службы деловито раздавали венки, выстраивали людей.
Рихард Ланге понурил плечи, уставившись на свои блестящие туфли. Он сделался похожим на старого больного грача в преддверии последнего перелёта.
Господь распоряжается тропами нашей жизни. Мне подарил шанс уцелеть на войне, не дал погибнуть в плену от голода и позволил пережить двух жён. Теперь эта невеста… Нет, нельзя убивать маленьких девочек: вместе с ними уходят нерождённые дети и несостоявшиеся отцы. Сколько будущих жизней оборвалось у этого сожжённого чрева?..
К гробу протиснулись двое. Молодой мужчина и видавший виды мужик. Руки их соединяли стальные браслеты. Мужик наклонился к покойнице, прикоснулся губами ко лбу. Потом немного постоял, глядя на умершую девочку. «Папаша» - зашептали в толпе. «Хрен там – отчим. Из тюряги выпустили на пару часов проститься».
– «А что папаша? Где? Его не привезли посмотреть на доцю?».
– «Далеко чалится. Крепко засел…».
Похоронная процессия наконец тронулась. Чиновники с венками и депутаты со скорбными лицами шли в толпе гостей, которая велосипедным пелетоном растянулась за гробом. Телевизионщики с камерами убежали далеко вперёд, чтобы встретить колонну у ворот кладбища. Корреспонденты добивали обессилевшие батареи фотоаппаратов последними вспышками.
Прощальный парад невесты – маленькой подавальщицы патронов.Мамут с надеждой посмотрел в сторону своего автомобиля. Что изменит эта смерть? Ровным счётом ничего. У сильного не отберут, слабому не добавят. Пошумят и разойдутся. Всё будет двигаться своим чередом. Одна маленькая смерть способна породить только новые виды борьбы с экзотическими форс-мажорами, которые в медицинской политологии обзовут «синдром Олеси Макароновой».
Сколько Николаеву ещё предстоит пережить таких синдромов? Десять? Двадцать? Сто? Впрочем, какая разница. Город излечится тогда, когда люди перестанут грезить об умершем прошлом и займутся реальным делом.