Закон популярности
Шрифт:
Он подошел к окну и уперся в него лбом.
Какой-то чертик внутри толкал его к действию. Одним махом перерубить затягивающиеся узлы недомолвок, непонимания и обманов. Если он умрет прямо сейчас, сию минуту, все сразу поймут, до какой степени они были не правы, как ошибались. И всем станет страшно – что же они наделали. И сразу все объяснится. И найдется тот, кто заложил их класс с вечеринкой, и выяснится, зачем Андрюху упорно уверяли, что он изолируемый, и даже Ксюха признается, что пошутила. После этого можно будет жить дальше.
Васильев увидел, как чьи-то руки потянулись к шпингалетам, как дернули раму. Окно затрещало всем своим старым иссохшим корпусом, но не поддалось.
И тогда Анрюха дернул еще сильнее, и от этого резкого движения, потянувшего мышцы рук, он пришел в себя и с ужасом оглянулся.
Руки, открывавшие окно, были его.
Это было невозможно! Это было страшно! Он только что чуть не убил сам себя!
Он отпрыгнул от окна, пересохшими губами твердя: «Псих, псих, псих!»
– Васильев! – налетел сзади на него сначала голос, а потом и топот ног. – Ты чего тут? Тебя внизу все ждут.
Андрюха вздрогнул. Толкавший его под руку чертик испарился, вслед за ним исчезла ватность из головы.
Перед ним стоял бледный перепуганный Цымлин. Неужели он все видел и обо всем догадывается?
– Ты чего? – твердил отличник. – Чего ты?
– Придурок! – на место рассеянности пришла внезапная ярость. – Ты чего орешь? Я чуть из окна не упал от твоего крика. Идиот! Как дам в репу, всю жизнь шипеть будешь.
Цымлин вжал голову в плечи и попятился.
– Я чего, глухой? – по инерции еще ворчал Андрюха. – Чего я – звонка не слышал? Орет он. Рюкзак я где-то посеял. Вот найду и приду.
– Он у Алевтины, – еле слышно прошептал Цымлин, отходя к окну. – Она тебя ждет. На истории.
– Знаю, что на истории, – последний раз вспылил Васильев, для пущей убедительности толкнув Цымлина в плечо, и пошел к лестнице.
Совершенно потерявшийся от незаслуженного крика на себя Мишка Цымлин проводил одноклассника взглядом и с облегчением оперся о подоконник. От приоткрытой рамы тянуло холодом. Во дворе шаркал метлой дворник. Он делал это с таким остервенением, словно пытался не только снег с асфальта смести, но и затереть малейшее воспоминание о пробежавших здесь с утра детях.
На урок истории Васильев пришел страшно злой – на себя, на класс, на учителей и на весь мир. И первое, что он заметил – Гребешкова с Рязанкиной снова не было.
Ничего не говоря и ни на кого не глядя, он прошел к своей парте и остановился.
Ему навстречу встала Ольга Владимировна.
– Проходи, – легко предложила она, словно каждый день пропускала Андрюху к его месту около окна.
– Не торопитесь, – послышался знакомый окрик.
Историк Сергей Герасимович, собирающийся что-то сказать, кашлянул и снова опустился на свой стул.
С последних парт поднялась Алевтина Петровна. Двумя пальцами она несла тощий Андрюхин рюкзак.
– Достань свой дневник, отнеси его к Юрию Леонидовичу и извинись перед ним, – сухо приказала завуч, роняя рюкзак Васильеву в руки.
Андрюха встряхнул свою собственность, словно по весу определял, потерялось что-то или нет, и снова повернулся к своей парте. Ольга Владимировна все еще стояла, пропуская его к окну.
Васильев бухнулся на свое место, сунул рюкзак под ноги и уставился в окно.
– Васильев, ты меня плохо расслышал? – стала медленно накаляться Алевтина.
Андрюха молчал, спиной чувствуя, с каким удивлением смотрит на него класс. Какой-то отдельной точкой внимания выделялся спокойный взгляд психологини. Это-то бесило особенно сильно. Она сканировала его и, наверное, видела и его позор в десятом классе, и глупую идею с окном, и презрительную усмешку Рязанкиной на улице.
– Васильев, встань и выйди из класса! – Завуч зависла над его столом. – Пока ты не извинишься перед преподавателем, в школу можешь не приходить.
– Алевтина Петровна, – негромко произнес историк, но завуч махнула рукой, давая понять, что сейчас его вступление в разговор неуместно.
Андрюха продолжал изучать пыльное окно со следами растаявших снежинок со стороны улицы.
– Кто-нибудь помогите Васильеву встать, – повернулась к классу завуч. – И предупреждаю – если вы не извинитесь перед учителем, всем, ушедшим с урока, я поставлю кол, и значит, у всех будет снижена оценка по предмету на балл.
Класс ахнул, со всех сторон посыпались жалостливые восклицания.
– Васильев, вставай! – полетело над головами. – Ты чего, прирос? Давай живо! Эй, дубина, очнись!
Андрюха медленно повернулся, стараясь не встречаться взглядом с Ольгой Владимировной. Она и так все знала и понимала, не о чем им было переглядываться.
– Я никуда не пойду. – Губы без его участия растянулись в улыбку.
– Что значит не пойдешь? – Алевтина Петровна говорила холодно и спокойно, но было видно, что за этим спокойствием скрывается ураган.
– Пусть сам извиняется. – Андрюха не спеша поднялся, заставив Ольгу Владимировну снова вскочить. Ему было приятно, что хоть этим он мог ей досадить. Но лицо психологини было настолько улыбчиво-непроницаемым, что ничего в нем разглядеть не удавалось. – Он первый начал орать. А потом он меня сам выгнал с урока. Чего остальные поперлись, я не знаю.
Завуч резко выпрямилась. Было слышно, как она глубоко дышит, пытаясь сдерживаться.
– Чтобы вечером мать была у меня в кабинете, – еле слышно произнесла Алевтина Петровна.
– Она не придет. – Сдержать ухмылку Андрюха не мог, она сама сорвалась с его губ.
– Я позвоню ей на работу, – упиралась завуч.
– Она все равно не придет!
– Так! – Алевтина оглянулась на обалдевший от всего происходящего класс. – Ольга Владимировна! Скажите что-нибудь! Это же по вашей части. Приведите их в чувство.