Залог мира. Далекий фронт
Шрифт:
— Было большой ошибкой рассказывать ей всю историю с нашими заводами, — сказал Сэм Гибсон, укоризненно глядя на Крауфорда, и неожиданно резко добавил: — Эту девчонку надо убрать.
Он повернулся и быстро пошёл наверх, в свою комнату. В коридоре он остановился, поглядел на стену и незаметно перерезал телефонный провод. Теперь дом Кросби был отрезан от всего мира.
Через пять минут Гибсон спустился вниз, держа в руке дорожный плащ. Он собрался в Лондон, посмотреть на данные авиасъемки. Не составит ли ему компанию мистер Кросби?
Кросби отказался, — он вполне доверяет мистеру Гибсону.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Таня прошла в свою маленькую комнатку на втором этаже и, упав на кровать, зарылась лицом в подушку. Надо было успокоиться, взвесить всё и решить, как поступать дальше.
Как может она, коммунистка Таня Егорова, повлиять на события? Девушка чувствовала на себе огромную, государственную ответственность. Раньше она всегда имела возможность посоветоваться со старшими. Сейчас ей предстоит решать самой. Речь идёт не о её жизни, а о судьбе тысяч людей, об исходе больших боёв на полях Европы.
Да, сейчас же нужно позвонить майору Маркову. Он должен знать, что в городе Риген, который запрещено бомбить, немцы концентрируют большие силы.
Где-то далеко внизу прозвучали удары больших часов. Таня подсчитала их и ужаснулась: она потеряла почти два часа.
Быстро сойдя вниз, она несмело открыла дверь гостиной. Здесь никого не было, и Таня вздохнула свободнее.
Она сняла телефонную трубку, но привычного сигнала не было.
Она подула в микрофон, как это обычно делали связисты на войне, но ответа не было. Телефон был испорчен.
В гостиную вошёл Джон, слуга Кросби. Он сказал, что уже ходили к соседям и звонили на станцию, но мастер сможет приехать только завтра утром.
Когда слуга вышел, Таня уселась в кресло, не зная, что предпринять. В это время в тишину гостиной ворвался мотив знакомой песни. Чей-то негромкий, ленивый голос протяжно пел песню о Ермаке — завоевателе Сибири, о далёком Иртыше и трагической гибели храброй дружины.
Таня, удивлённая, вышла на веранду, но здесь никого не было. Тогда она прошла в зимний сад. Песня стала слышнее; Таня пошла безошибочно на голос, и за широкими листьями арумов увидела Рандольфа Крауфорда, лежавшего на диване. В руке у него была четырёхгранная солдатская фляга. Время от времени лётчик подносил флягу к губам и высоко поднимал её, — очевидно, жидкости оставалось немного. Рандольф Крауфорд был немного пьян и вполголоса напевал песню о Ермаке.
Таня подошла и стала рядом.
Крауфорд, приветливо улыбаясь, поднял флягу и, сделав глоток, перевернул её вверх дном. Фляга была пуста.
— Что с вами, Ральф? — встревожилась Таня.
— Ничего особенного, Таня, — ответил лётчик. — Выпиваю понемножку. Настроение подходящее… Теперь мне надо немного поспать до обеда, и всё будет в полном порядке.
Ральф растянулся на диване и улёгся поудобнее.
Таня посмотрела на его по-детски обиженное лицо и подложила ему под голову небольшую подушку.
— Спасибо, Джен… — пробормотал Крауфорд, засыпая.
— Трогательная картина, — неожиданно прозвучал от двери голос Джен.
— Да, — спокойно откликнулась Таня. — И самое трогательное, что даже во сне он называет меня твоим именем.
— Ты находишь это трогательным?
— Да, он, видимо, очень любит тебя.
— Я надеюсь, — сказала Джен, посмотрев на Ральфа.
Они помолчали.
— Пойдём наверх, — предложила Таня.
— Ты иди, Таня, — тихо сказала Джен. — Я посижу здесь. Он не так долго будет со мной.
Таня понимающе кивнула головой и вышла. Джен осторожно присела на диван, боясь разбудить Ральфа.
Где-то поблизости послышались осторожные шаги. Джен оглянулась. У входа в зимний сад стоял Сэм Гибсон и приветливо улыбался Джен.
Девушка смутилась и поспешила отойти от дивана.
Гибсон рассмеялся.
— Мило, трогательно, нежно… Это разбивает все разговоры о том, что в наше время нет истинной любви. Даже когда жених спит, любимая не сводит с него глаз. Лётчику можно только позавидовать.
— Вы ездили в город, мистер Гибсон? — спросила Джен, чтобы переменить тему разговора.
— Да, и довольно удачно, — ответил американец. — Нам с вами, Джен, предстоит деловой разговор. Мне кажется, что вы сейчас единственный человек в доме, который может хладнокровно рассуждать и действовать.
Джен удивилась и даже испугалась, — ещё никогда Гибсон не говорил с ней таким серьёзным тоном.
— Я слушаю вас, мистер Гибсон, — робко сказала она.
Но Гибсон медлил. Он подошёл к Крауфорду, склонился над ним и прислушался к его ровному дыханию.
— Спит. Крауфорд! Крауфорд!
Лётчик не шевельнулся. Тогда Гибсон повернулся к Джен и тихо заговорил:
— Вы представляете себе, мисс Джен, какая огромная опасность вам угрожает? Мне кажется, что вы все живёте здесь слишком беспечно.
— Я не понимаю вас, мистер Гибсон. Неужели сюда могут прийти немцы?
Гибсон рассмеялся.
— Вы говорите смешные вещи. Немецкая опасность осталась мёрзнуть в Сталинграде. Я говорю о другом.
— Но о чём же, мистер Гибсон?
— Я говорю об этой девушке, об этой русской, которую вы так неосторожно ввели в ваш дом.
— Ну что вы, для кого может быть опасной Таня? — усмехнулась Джен. — Вы шутите, мистер Гибсон.
— И всё-таки Таня — это большая опасность, — повторил Гибсон серьёзно.
— Не понимаю…
— Сейчас я вам всё объясню. Представьте себе: завтра к Тане приедет в гости кто-либо из советских людей, наконец, представитель посольства…
— Он уже был здесь.
— Вот видите… И Таня расскажет ему всю историю с заводами в Ригене. Что тогда станет с нами? Русские моментально поднимут шум, и тогда хочешь — не хочешь придётся посылать туда самолёты. В таких случаях президент Рузвельт непреклонен. Я бы не хотел попасть под его руку. Заводы будут уничтожены. А вместе с ними — и ваше будущее.