Замуж за светлого властелина
Шрифт:
— Почему ты не обратилась ко мне? Я каждый день в Окте, я напротив мэрии сижу, ты могла просто перейти площадь и всё мне рассказать.
— И кому бы ты поверил? — Марьяна пожимает плечами. — Какой-то ведьме или безупречному мэру?
Это звучит так знакомо Октавиану, он только что слышал почти то же самое.
— Марьяна, светлый закон одинаков для всех, я бы рассматривал дело беспристрастно.
Она поднимает на него недоверчивый, влажный взгляд.
— Я лгу, — признаётся Октавиан и, чуть наклонившись, целует её в макушку, в тёмные волосы произносит: — Я
Разжав кулак, он забирает с подоконника папку и разворачивается.
И только в телепорте осознаёт, что у второй, ещё сжатой, руки ногтями прорезал ладонь.
В Окте он спускается в зал, где его в лучах удерживающегося света ждут арестованные: ведьма лежит на полу, закрыв голову руками. Плечи дрожат, пальцы сжимают и дёргают лохматые волосы. Мэр стоит на коленях и, обхватив себя руками, покачивается из стороны в сторону, что-то бормочет.
Секретарь с бумагами для ведения протокола заходит за Октавианом и, стараясь лишний раз не шуметь, устраивается за боковой стол. Бросив ему на столешницу папку с делом Марьяны, Октавиан проходит между двумя лучами света к белому креслу с высокой спинкой.
Это кресло напоминает трон. Как выяснили в Метрополии, поначалу всем завоёванным нужна визуальная демонстрация власти привычными атрибутами, как правило, это троны, короны, плащи из меха, перьев или дорогих тканей, оружие. Первые годы вооружённый мечом Октавиан ходил в короне с голубыми камнями, но постепенно людям стало хватать лишь «трона», на котором он принимает посетителей.
Усевшись на кресло, Октавиан с трудом расслабляет на подоконниках руки:
— Кто хочет объясниться первым?
— Я не виноват! — Мэр поднимается с колен. — Это всё родители Рейнала! Они пришли ко мне просить о расследовании. Считали, что Марьяна его приворожила. Очень просили помочь, просто умоляли, в ногах валялись. Я начал расследование. Попросил эту ведьму проверить, есть ли на Рейнале следы тёмной магии, она сказала, что есть.
— Ложь! — подскакивает Палша. Она вся красная, нос распух от слёз. — Ты приказал мне оставить на нём следы тёмной магии! Ты мне приказал!
— Это ложь!
— Я правду говорю! Клянусь! — Палша молитвенно складывает руки, подползает к самой границе круга, и тот начинает её жечь, вынуждая отползти обратно в центр.
— Я не делал ничего противозаконного, — срывающимся голосом уверяет мэр. — Я даже подозревал, что эта ведьма солгала, поэтому не дал делу хода, собирался тщательнее всё проверить.
Подлокотники поскрипывают под пальцами Октавиана, его голос подобен грому:
— Привести сюда родителей Рейнала.
— К-какого Рейнала? — неуверенно спрашивает секретарь. Поймав взгляд Октавиана, бормочет, отступая к двери: — Понял какого, сейчас приведу.
«Значит, слухи об их отношениях по городу ходили, — Октавиан старается думать отстранённо, хотя это трудно, почти невозможно. — Его родители могли из-за них беспокоиться».
— Я верой и правдой служил, — лепечет мэр. — Клянусь, я не сделал ничего дурного, это всё какая-то ошибка, недоразумение.
— Он приказал, он угрожал мне, обещал лицензию отнять! Я не могла отказаться…
Одно движение пальца Октавиана — и оба световых луча уплотняются, гася звуки, почти полностью парализуя арестованных: ему нужно время, чтобы успокоиться и подойти к изучению обстоятельств благоразумно.
Но благоразумно не получается: стоит ему только вспомнить предложение мэра, представить, как он сказал это Марьяне, и перед глазами Октавиана темнеет, а белый луч магии норовит испепелить замкнутого в нём пленника без суда и следствия.
Свидетели идут на суд мучительно долго. Пару раз Октавиан проверяет их через сферу: плетутся, испуганы не меньше арестованных.
Он снова и снова сдавливает подлокотники, и расцарапанная ладонь жжёт и кровит, требуя срочного исцеления.
С каждой минутой мэр будто уменьшается в размере. Палша плачет до хрипа, то и дело бормочет:
— …и зачем связалась?.. я дура-дура…
Ничего нового, Октавиан на судебных разбирательствах видел подобное сотни раз, но сейчас это его раздражает, почти сводит с ума необходимость сдерживаться, ждать. Он сам как арестованные — изнывает, хочет вырваться отсюда, скорее всё прекратить.
Наконец бледная женщина и ссутулившийся от страха медно-рыжий мужчина появляются в зале в сопровождении безликого секретаря. Рейнал набрал черт от них обоих, и это сходство свидетелей с соперником сразу настраивает Октавиана против них.
Но его голос, выкованный годами в Метрополии, настолько сух, что даже мэр удивлённо приподнимает голову.
— С какой просьбой вы обратились в Окту по поводу вашего сына Рейнала и ведьмы Марьяны?
Палша вздрагивает и во все глаза смотрит на внешне безразличного ко всему Октавиана. Пытается понять его, предугадать, но… ничего не понимает.
Свидетели почти синхронно падают на колени. Женщина заламывает руки:
— Простите, мы не хотели её оскорбить.
— Мы просто опасались… немного… — бормочет её муж. — Мало ли что, мы же в тёмной магии не разбираемся, просто убедиться хотели.
— Мы обвинений никаких не выдвигали, просто спросили, возможен ли такой вариант.
— Неправда! — Мэр снова поднимается. — Вы заявили, что вашего сына околдовала ведьма, и требовали немедленно принять меры.
— Не было такого! — взвизгивает женщина и распластывается на полу. — Светлый властелин, пощадите, мы просто спросили, в этом нет ничего противозаконного.
Рядом с ней расстилается на полу муж, тоже бормочет:
— Мы не нарушали закон, светлый властелин, мы ничего не нарушали…
В этом он, конечно, прав.
— Я проконсул, — напоминает Октавиан. — И требую подробностей. Чётко, ясно, по существу: как всё происходило?
Разбирательство длится до вечера. Свидетели и обвиняемые отвечают на вопросы, спорят друг с другом, пытаются выкрутиться, но… в этом нет ничего нового. И с некоторым облегчением Октавиан понимает, что нарушать закон ему не придётся: ему достаточно его исполнить, чтобы виновных наказать.