Замуж за светлого властелина
Шрифт:
Общая картина — хотя мэр всячески отрицает злой умысел — выглядит так: родители Рейнала беспокоились из-за его увлечения Марьяной (каждый раз при мысли об этом Октавиан сжимает подлокотники), побоялись, что не обошлось без тёмной магии. Они попросили мэра проверить, он… захотел этим воспользоваться (а эта мысль отзывается в душе Октавиана такой яростью, что ему приходится сдерживать луч магии вокруг мэра). Мэр заставил Палшу оставить на Рейнале след тёмной магии, а потом — уверив родителей Рейнала, что всё в порядке и проблему он решил — предложил Марьяне спасти
Об этом омерзительном предложении Октавиан не упоминает, и мэр вновь отчаянно пытается оправдаться:
— Я ничего дурного не задумывал, — он мертвенно бледен, руки дрожат. — Просто хотел успокоить добропорядочных горожан, уберечь их сына от отношений, которые… плохо скажутся на его жизни, вынудят его покинуть родителей и переехать в деревню ведьм. Он же просто человек, он не смог бы привести ведьму в свой дом, продолжить обычную жизнь…
Октавиан ловит его бегающий взгляд и чеканит:
— Я. Всё. Знаю.
Мэр вздрагивает, съёживается и опускает взгляд в пол:
— Простите… простите, если бы я знал, что для вас она важна…
— Ты не имел на это права. Независимо от моего отношения. Ты нарушил закон.
Палша снова подвывает.
Октавиан взмахом руки заглушает её стенания и переводит взгляд на распластавшихся на полу мужчину и женщину.
— В ваших действиях не было нарушений, вы свободны.
— Благодарим, господин све… проконсул, — лепечут они, торопливо отступая к дверям. — Благодарим, благодарим за милосердие…
Октавиан вздыхает: «Нет в моих решениях милосердия, я просто следую закону. Когда они это, наконец, поймут?»
Он переводит взгляд на Палшу и чуть ослабляет действие запершего её луча света.
— Ведьма Палша, ты нарушила закон, оставив на горожанине метку тьмы.
— Но мэр… — она впивается ногтями в кожу, — это же он мне приказал…
— Получая лицензию, ты читала закон, ты знала, что твоей обязанностью было немедленно сообщить мне о нарушении мэра, но ты этого не сделала. Ты лишаешься лицензии на три года. — Он взмахивает рукой, и белый восьмиугольник на её лбу молниеносно развеивается. — Метка тёмной магии квалифицируется как агрессивные действия, наказание — год в трудовой колонии.
Закрыв лицо руками, Палша опять рыдает.
Обратив взгляд на мэра, Октавиан понимает, что хочет его убить, уничтожить так, чтобы и следа не осталось. Он стискивает подлокотники кресла-трона, пытаясь усмирить непривычный, буйный гнев.
— За нарушение закона и использования служебного положения для противозаконных целей, — голос Октавиана почти ломается, но всё же удерживается в ровном безликом диапазоне, — Жуйен Ирзи лишается должности мэра, личного имущества, навечно изгоняется из Окты. Ему назначается, — Октавиана разрывают эмоции, но он заставляет себя действовать по самой строгой границе закона, не преступая его, — наказание — десять лет работ на соляных рудниках.
Мэр вскрикивает, смотрит на него с нескрываемым ужасом.
— С сегодняшнего дня лицензиями в восьмой провинции заведую только я, — добавляет Октавиан и поднимается. Под действием его воли лучи света обращаются в кандалы и ошейники на осуждённых. — Сдать их страже, пусть доставят на место отбывания наказания.
Октавиану стоило бы передать их стражникам лично, но он не хочет рисковать и оставаться рядом с мэром ещё хотя бы минуту.
До меня не сразу доходит, чем признание о домогательствах мэра может обернуться для него. После всего, что Октавиан для меня сделал, я больше не боюсь, что мэр выкрутится и представит меня виноватой.
Ещё позже на меня обрушивается смысл фразы: «Я лгу. Я был бы на твоей стороне. Я бы искал тебе оправдание».
Октавиан — светлый властелин! — в случае обвинения был бы на моей — ведьмы! — стороне? Как так? Почему? Ещё в то время, когда я не была его женой…
Будь Октавиан простым человеком, сочла бы это признанием в любви, но…
Эта мысль так обжигает, что я вскакиваю с подоконника и прохожу из одного угла комнаты в другой. Прохожу снова и снова — вспоминая, обдумывая.
Неужели Октавиан в меня влюбился? Но когда? Он видел меня только на клятве и в ту несуществующую ночь, когда я с безумной самонадеянностью предложила ему брак. А с мэром у меня не заладилось раньше той ночи. Разве можно было влюбиться в те полчаса, что я была в соборе? Невозможно же…
Но, походив по дому, разглядывая следы моего вторжения, все эти перекрашенные стены, курганчики из камней, свечи, погребальные венки, начинаю сомневаться в своём выводе. Даже если Октавиан не одержим сохранностью и белизной своего дома, как его фамильяр Бука, безропотно терпеть такие перестановки от безразличного человека странно даже для светлого.
И тогда меня пробирает мороз: если Октавиан в меня влюблён — немыслимо, невероятно, не может быть! — то каково ему было слушать о моих чувствах к Рейнаду?
Тряхнув головой, пытаюсь отогнать эту мысль, но она вгрызается в меня намертво.
Октавиан не возвращается. Наверное, разбирается с мэром. После всего случившегося притязания нашего градоправителя кажутся такими далёкими, случившимися будто не со мной. Даже странно… Нет, я, конечно, хочу, чтобы его наказали, потому что он способен поступить так не только со мной, наверняка и обычные девушки могут попасть в неприятности, и не у всех хватит смелости пойти к Октавиану за правдой, а мэр умеет быть убедительным, вспомнить только его наглого секретаря Тинса. Если подумать, они вели себя так, словно для них подобный шантаж — обычное дело.
Я ненадолго отвлекаюсь размышлениями о том, как важно лишить мэра и его помощника власти, но, выйдя в лес возле дома, бродя по просекам, опять возвращаюсь к гаданиям об истинных чувствах Октавиана.
Что-то я о нём слишком много думаю…
Присев под деревом, вздыхаю и закрываю лицо руками. Пора обедать, но есть не хочется. Ничего не хочется, какая-то глупая усталость накатывает на меня, и столь же глупое ощущение вины: если Октавиан влюблён, я сделала ему больно.