Замуж за светлого властелина

Замосковная Анна

— Ты должен помочь Буке.

— Чем? — Октавиан поднимает на меня взгляд, и я прячу свой.

— Он зависит от тебя. Ты ему нужен. Фамильяры… какими бы они ни были, как бы ни отрицали порой свою привязанность, но мы для них важнее всего на свете, и они очень болезненно переносят разлуку, нашу неприязнь, отчуждение.

— Я не испытываю к нему неприязнь, не отчуждаюсь от него, Бука сам выбрал изоляцию, я лишь принимаю его решение.

— Октавиан! — всплескиваю руками. — Он просто обижен. Но ты ему нужен. Без тебя он угасает. Чувствуя себя ненужным, он

умирает.

Пауза затягивается. Возможно, Октавиану всё равно?..

— Что мне нужно сделать? — спрашивает он спокойно.

— Показать Буке, что он тебе нужен или хотя бы небезразличен. Сходи к нему, поговори, обними… обычно так проявляют привязанность.

— Хорошо, я навещу его.

Я ожидаю продолжения «если ты так хочешь», но Октавиан разливает пряный морс по стаканам. И мне нравится, что этой фразы так и не следует. Было бы печально, если бы судьба Буки зависела только от моего желания или нежелания, а его создателю было бы всё равно.

* * *

Жор теперь сидит с куском сыра. Подавившись, откашлявшись, вытаращивает на Октавиана глаза. Я скромно следую рядом с ним. Мы останавливаемся над кроваткой Буки.

Тот смотрит на нас из-под одеяла огромными влажными глазами.

На всякий случай зажимаю уши ладонями. Но Бука вместо истошного вопля всхлипывает. Если он и обиделся на пренебрежение Октавиана, сейчас ничего не высказывает, не возражает, не злится на меня — ждёт.

Октавиан опускается на колено, подхватывает Буку вместе с одеялом и прижимает к себе, обнимает, точно младенца. Снова всхлипнув, Бука постанывает, поскуливает — и как разрыдается. Прижимается к Октавиану и громко ревёт.

Смаргиваю навернувшиеся слёзы: хотя сам Октавиан выглядит совершенно равнодушным, это примирение такое трогательное.

Сгребаю своего изрядно потяжелевшего Жора в объятия и выношу в коридор. Шепчу в мохнатую макушку:

— Ты есть хочешь?

Одним махом запихнув в рот остатки сыра, тот кивает:

— Хощу, ощень хощу.

Поглаживаю его и улыбаюсь: обжорка мой мохнатый.

— Прости, что не обращала на тебя внимания. — Целую его в макушку. — Прости, я помнила о тебе, но мне было совсем плохо.

Утыкаясь мне в грудь, Жор бормочет:

— Спасибо?

— За что?

— За то, что помогла Буке. Он думал, что хозяин его бросил.

— Это не так, просто Октавиан не умеет выражать чувства.

Лишь произнеся это, я понимаю всю глубину этой простой, очевидной и… сокрушительной мысли.

* * *

Тинса я сдаю во время завтрака. Услышав об участии в деле моего соблазнения секретаря мэра, Октавиан замирает, так и не донеся стакан до губ.

Лишь совсем немного мрачнее взгляд, едва уловимо — возможно, мне только показалось — на краткий миг выражение лица чуть изменяется и возвращается к прежней каменной холодности.

Похоже, я была права: чувства Октавиана привычным способом не отражаются. Не умеет он или намеренно их скрывает, точно не скажу, но в общении с ним стоит об этом помнить.

— Я разберусь с этим вопросом. Кто-нибудь ещё участвовал?

— М-м, — покачиваю стакан с тёплым медовым молоком. — Стражники. Но не уверена, что они были в курсе происходящего. Возможно, они считали, что выполняют правомерный приказ мэра.

— Сегодня всё выясню. Насколько это возможно.

— Насколько возможно? — опять заглядываю Октавиану в глаза.

— Мы не всесильны, — произносит он. — Не умеем прозревать прошлое или будущее, нас можно обмануть, запутать. Мы, конечно, стараемся поддерживать репутацию всеведущих, но это… что-то вроде фокуса, опирающегося на удачное стечение обстоятельств.

— А с мэром? — шепчу я. — Как ты всё узнал?

Октавиан сужает глаза:

— Я наблюдал за ним. Почти беспрерывно. Его выдала Палша, она оставила на… Рейнале след тёмной магии, чтобы в случае, если дело дойдёт до меня, был официальный повод тебя обвинить. Она паниковала, а мэр Жуйен Ирзи не захотел или побоялся встретиться с ней и всё толком обговорить. Тогда она подстроила их встречу, свидетелем которой я стал, и во время их пылкого разговора стало понятно, что тебя подставили. Когда я явился к ним, они — больше Палша — от страха стали признаваться.

Сердце неприятно частит, и голос у меня звучит сдавленно:

— Почему ты за ним следил?

— Я не захотел поверить в то, что ты использовала приворот…

Утыкаюсь взглядом в желтоватую поверхность молока. «Я бы искал тебе оправдание», — сказал вчера Октавиан, только забыл добавить, что именно так он и поступил.

— …Это заставило меня усомниться в выводах Жуйена. Я полагал, что он, возможно, допустил ошибку из-за желания выслужиться или по небрежности. И стал наблюдать. Потому что если человек склонен к небрежности, это проявляется не единожды. И если настолько смел, чтобы нарушить закон, то сделает это снова. Нужно быть лишь достаточно терпеливым, чтобы поймать его на этом.

— Поймал мэра, как рыбу на удочку. — Отпиваю сладкого молока. Облизываю губы, ощущая на них взгляд Октавиана. — Только… как ты за ним наблюдал?

Октавиан соединяет ладони, а когда разводит их, между ними появляется молочного цвета сфера.

— Следящее заклинание. Действует только в области повышенной концентрации светлой магии, вроде наших домов и столиц. Позволяет наблюдать и слышать происходящее в выбранной зоне.

Молочная поверхность шара мутнеет, вздрагивает, и на ней возникает окно, показывающее центральную площадь Окты.

Становится как-то не по себе.

— Ты наблюдал за мной через него? — спрашиваю тихо.

— Когда оставил тебя одну иногда заглядывал проверить, всё ли в порядке.

— Я о другом: наблюдал ли ты так за мной прежде, чем я стала твоей женой?

— Нет.

По выражению его лица не определить, правда это или нет, но почему-то кажется, что он честен.

— Значит, любой житель Окты может оказаться под таким вот наблюдением?

— Да.

Вздыхаю: теперь понятно, почему все столичные заговоры против светлых властелинов проваливались.