Замуж за светлого властелина
Шрифт:
— …просто убежали, ничего не сказав, — поддерживает его растрёпанный Бука и топает лапой. — А перед нами отчитаться?
— Вон, — приказывает Октавиан.
Бука раздувает щёки, и сразу видно, что шерсть у него ещё редкая. Жор выгибает спину.
— Вон!
Подскочив, Жор отступает на несколько шагов. Бука делает обиженную мордочку, глаза наполняются слезами.
Отшвырнуть их магией было бы проще всего, Октавиану хочется разрешить эту ситуацию быстро и резко, снова повернуться к Марьяне, но он сдерживает
— Ушли. Немедленно. Нам надо поговорить наедине.
Фамильяры, посверкивая глазами, пятятся. Октавиан снова разворачивается к Марьяне: бледная, чуть подрагивающая, она смотрит на него. Понимая, что надо что-то сказать, но не зная, что именно, Октавиан медленно приближается. Мох гасит звук его шагов, совсем рядом заливается трелью птица.
Отступив на шаг, Марьяна сглатывает и встряхивает головой, будто избавляясь от наваждения. Октавиан останавливается перед ней:
— Ты в порядке?
Он снова протягивает руку, но Марьяна отступает, её голос звучит глухо:
— Не надо.
— Почему?
Она обжигает Октавиана странным, полным непонятных эмоций взглядом. Снова сглатывает.
— Мне… нужно успокоиться. Эта Метрополия… страшная. Все вы страшные.
Холодок разливается в его груди, наполняя её тяжестью, сковывая сердце и дыхание.
— Я не причиню тебе вреда, — тихо обещает Октавиан.
— Но ты… ты ведь должен… превратить Агерум в такое вот… А людей? Разве можно людей сделать такими вот одинаковыми… такими…
Она задыхается, и Октавиану тоже словно нечем дышать, но и лгать он не хочет и не может:
— Путём отбора и воздействием на их тела особых веществ. Они не будут внешне повторять нас, но со временем останется несколько наиболее усреднённых типажей. И это будет не скоро, очень не скоро. За пределом наших жизней.
Нервно засмеявшаяся Марьяна снова отступает, когда Октавиан протягивает руку, и он застывает, пытаясь понять, что сейчас делать: всё же обнять её или отпустить?
— Мне нужно развеяться, — шепчет Марьяна бледными губами. — Прогуляться, проехаться. Я… я не могу войти в этот белый дом, просто не заставляй, не сейчас.
— Хорошо.
Она приседает и закрывает лицо руками.
— Приведи коня, пожалуйста.
— Марьяна…
— Пожалуйста.
Её голос дрожит. Октавиан прикрывает глаза, снова пытается решить, что же делать.
— Пожалуйста, — повторяет Марьяна. — Мне нужно побыть одной. Подумать.
Октавиан не может заставить себя уйти, не может найти слов, чтобы выразить переполняющие его чувства.
— Я понимаю, что тебе страшно…
Марьяна молчит.
— …Метрополия… пугает. Она… её трудно понять и принять, не всё, что они делают…
— Перестань, перестань, пожалуйста! Я не хочу думать о Метрополии! Я хочу о ней забыть!
Это Октавиан понимает. Он и сам иногда мечтает забыть Метрополию, но это невозможно: его сила, его облик, его белый дом и обязательства каждое мгновение напоминают о ней. И Октавиан знает, что, в отличие от Марьяны, ему от этого никуда не убежать, как невозможно убежать от себя.
— Ты могла бы употреблять питательную смесь, она помогает успокоиться.
— Я не хочу становиться как вы! — Отдышавшись, Марьяна нервно спрашивает: — Ты приведёшь коня или мне идти пешком?
— Приведу.
Развернувшись, Октавиан направляется к невидимому за деревьями белому дому.
Поля, леса, река — невозможно насмотреться на них, на синее бескрайнее небо, на буйство цветов. Ветер треплет волосы, гладит кожу, будто приветствуя меня после возвращения из застывшего мира светлых.
Дышать полной грудью, видеть всё вокруг — такое яркое, разнообразное, где ни одной одинаковой травиночки, ни единого похожего камушка. Я точно оголодавший зверь, который никак не может насытиться, смотрю на это всё, дышу, смеюсь… и плачу.
Конь подо мной нетерпеливо перебирает копытами, храпит — засиделся взаперти. Припускаю его, и он мчится вперёд, грива хлещет по рукам, ветер бьёт в лицо. Я здесь, я вырвалась из Метрополии, я никогда туда не вернусь, ни за что!
Бросаю взгляд в сторону — Окта лежит белым пятном. Она будет разрастаться, точно лишай, точно болезнь, захватывая всё больше земли, обесцвечивая, вытягивая из людей чувства, превращая их в марионеток. Постепенно. Пусть не при моей жизни, но это случится… Сердце ломит, грудь будто сдавливает тисками, невозможно вдохнуть.
«Я ничего не могу сделать, — убеждаю себя. — Я ничего не могу сделать, не могу помешать».
Но дышать от этого не легче. Склонив голову, я несусь дальше, содрогаясь в такт мощным скачкам коня.
— Я ничего не могу сделать, ничего не могу сделать, — беспрестанно шепчу я, но это не избавляет меня от ощущения, что я предаю Агерум, его жителей, себя, ведьм…
Зажмурившись, позволяю коню нести меня неведомо куда, но мысли уже приняли определённое направление. Распахнув глаза, я окидываю взглядом поле и тяну поводья, направляя коня в сторону ведьминской деревни.
И снова будто вымерли все. Цокот копыт неестественно громко звучит меж домиков, среди которых только один двухэтажный, почти роскошный — Саиры. Контрастом к нему — тёмный покосившийся мой. Спрыгнув на землю, поднимаюсь на крыльцо, прижимаю ладони к старому, рассыхающемуся дереву.
Лицензии у меня нет, но сейчас это кажется таким неважным, пустым. Буря чувств. Растревоженная, разросшаяся на них сила, сейчас невидимая, точно вода подо льдом, выплескивается из меня, наполняет брёвна и доски, каждую деталь дома, и он поскрипывает, стонет, кричит, выпрямляя сгорбленную крышу, выдирая из земли завалившийся угол.