Замуж за светлого властелина
Шрифт:
Консулат огромен. Одни колонны его фасада выше самых высоких домов в Агеруме. И все колонны одинаковые, даже тени лежат на них с тошнотворной мерностью.
Эхо шагов и тихо шелестящей ткани разносится по огромному холлу. Лестниц наверх нет, только двери в боковых стенах и впереди. Ужас сковывает сердце, но я шагаю рядом с Октавианом, подстраиваясь под его безликий шаг.
Створки высоких дверей перед нами неспешно отворяются, раскрывая белый восьмиугольный зал с колоннами, подпирающими балконы почти под самым куполом. Удивительно, но тот источает ровный бесцветный свет, точно небо над городом.
— Выходи
Сердце безумно колотится, но я шаг за шагом приближаюсь к этой самой середине. На меня кто-то смотрит — будто со всех сторон смотрят. Запрокидываю голову и проворачиваюсь вокруг своей оси: на каждой из восьми сторон, на каждом её балконе восседает мужчина с бледной кожей, белыми волосами и ничего не выражающим лицом.
Я встаю прямо и опускаю взгляд в пол. Пусть разглядывают — я же должна быть покорной, согласной на всё.
Мгновения ползут. Сердце, сначала неистово стучавшее, постепенно угомоняется. А когда времени по ощущениям проходит слишком много для простого разглядывания, ускоряется вновь.
Они начинают говорить внезапно, сначала один, затем второй, третий, но издаваемые ими звуки не похожи на привычную речь, и раздавшийся за спиной голос так мало напоминает голос Октавиана, что я невольно оборачиваюсь убедиться, что говорит действительно он. Он — спокойный, безразличный ко всему, больше похожий на искусную куклу, статую, чем на живое существо.
Что говорят эти чужаки? Решают мою судьбу? Как они собираются проверять меня, если говорят на непонятном языке?
С каждой минутой короткие и раскатистые фразы, размноженные эхом, всё сильнее давят, ввинчиваются в разум, пугают. Так хочется отступить, спрятаться за дверями, бежать прочь, но побег — это не то, что ожидается от девушки, считающей Метрополию прекрасной, от девушки, уверенной в правоте её властителей и избранного ими пути.
Поэтому я стою на месте. Невероятным усилием запрещаю себе стискивать кулаки.
Я справлюсь. Должна.
Жуткие голоса стихают, гаснет последнее эхо. В густой тишине Октавиан объявляет:
— Тебе позволено осмотреть Метрополию.
И всё? Никаких ко мне вопросов? Или само это изучение города — проверка.
— Спасибо за оказанную честь, — на всякий случай произношу я, и мой слабый голос разлетается по огромному залу.
По лицу Октавиана, его чёрным, как у консулов, глазам не понять, правильно я поступила или нет. Он разворачивается. Ждёт, когда я поравняюсь с ним, и только после этого направляется к выходу. Как и прежде эхо подхватывает шелест шагов и ткани, но сейчас эти звуки кажутся злобным шёпотом, и по коже расползаются мурашки.
На улице не легче — тут даже воздух мёртвый, без единого запаха, и неестественно тихо.
Спустившись по ступеням, Октавиан проходит на соседнюю сторону восьмигранника и останавливается на такой же каменной висящей над площадями и домами дорогой, как та, по которой мы попали сюда.
— Начнём с сектора подготовки проконсулов.
От неожиданности разворачиваюсь к нему, но почти сразу понимаю, что выбор очевиден — в том месте Октавиан рос, там, можно сказать, его дом.
Чтобы попасть в сектор подготовки проконсулов нам приходится спуститься по вырастающим прямо из полотна дороги ступеням и прокатиться по радиальной полосе. Дома здесь стоят более разреженно, а по дорогам шеренгами по восемь бегают мальчишки и юноши. Самым маленьким, наверное, лет пять, но их покрытые потом лица не выражают ничего, их движения лишь чуть менее синхронны, чем у старших. Они словно не дети вовсе — никакого любопытства, по нам скользят безразличные мёртвые взгляды чёрных глаз с голубыми радужками, и к моему горлу подступает тошнота.
Приглядывающие за ними наставники пропускают нас без вопросов, будто вовсе не замечая. Здесь тоже всё белое, ровное, одинаковое. То и дело доносятся звуки ударов, а чужеродная речь раздаётся совсем редко, так что даже пояснения Октавиана кажутся сильным нарушением безмолвного порядка:
— Это тренировочные площадки.
На нескольких восьмигранных полях будущие проконсулы отрабатывают удары на манекенах — и магические атаки, и вполне обыденные физические. На других площадках восьмёрки сражаются против других восьмёрок, и не всегда одного с ними возраста. Есть пара групп, в которых мальчишки сражаются друг с другом внутри группы.
— Нужно знать, на что способен каждый из твоего звена, чтобы правильно рассчитывать силы друг друга, — поясняет Октавиан, когда я замираю, потрясённая жестокостью, с которой мальчишки бьют друг друга, заламывают, швыряют через себя, при этом сохраняя те же почти безразличные выражения лиц.
С трудом отведя взгляд от дикой своей холодной яростью сцены, следую за Октавианом. Он проводит меня в сад с ровными цилиндрами деревьев, между которыми воспитанники читают сменяющиеся на тонких пластинах символы. Показывает бассейны, в которых восьмёрки плавают на скорость. Внутри отведённого им здания есть библиотека для тонких пластин с информацией, столовая, где разливают белую жижу. Спят будущие проконсулы тоже группами по восемь, в их комнатах нет мебели, кроме кроватей и тонких рам с вешалками с одинаковой белой одеждой.
И везде, безразличные к нам, ходят, тренируются, читают дети и подростки.
— Почему их так много? — сипло спрашиваю я.
— Миров много. Возвращаются не все.
Из сектора подготовки проконсулов мы поднимаемся по лестнице на следующую радиальную улицу и устремляемся дальше.
В Метрополии много жителей, много секторов. Самый обширный из них, состоящий сразу из четырёх, разделённых на мужские и женские, принадлежит месту обучения рабочих.
— Обучение раздельное для мальчиков и девочек? — уточняю я при виде разделяющей сектора высокой стены.
— И обучение, и проживание, — поясняет Октавиан.
В одинаковых строениях и на одинаковых площадках бесчувственные ко всему беловолосые мальчики и девочки — будущие рабочие — занимаются физическими упражнениями, раскручивают и собирают механизмы, изучают чертежи, спаивают металлические детали, отливают детали из белого вещества, отвечают на какие-то вопросы, а управляют ими равнодушные однотипные мужчины и женщины.
В отдельном секторе из порошков вываривают, высушивают и перетирают белый порошок — тот самый, которым меня кормил Октавиан.