Замыкание
Шрифт:
Он замолчал, женщины ждали продолжения.
– А дальше? - не выдержала Софья.
– Что? А дальше одна из моих теток рассказала, как было на войне, а не как писали тогда. Она врачом была, их санчасть первой входила в освобожденные города. И она рассказывала, что не раненые и не трупы, привыкла, поразило то, что роды у женщин приходилось принимать. Тетка женщин не осуждала, что поделать - физиология, если так рассудить: два-три года под немцем, неизвестно, сколько еще, и вернутся ли наши солдаты. За другой теткой ухаживал, как я считал, старый дед, худой, в морщинах, и пятидесяти ему не было, концлагерь прошел, сами понимаете. В девятнадцать
– Генриха Бёлля читали вместе. Помнишь историю?
– засмеялась Софья.
– Ты переводила, а преподавательница немецкого в университете сказала, ну, и тягомотина, непонятно, о чем пишет.
– Это тот Бёлль, который писал, что мужчины сплошь дураки?
– оживилась Мара, - Не помню, в каком рассказе, помню, герой едет с фронта в Кельн, и рассуждает, что ему, проигравшему, остается. Он понял, что только дураки могли развязать одну за другой мировые войны.
– Мы во всем виноваты, всех мужчина на свалку истории.
– Не всех, ты, например, милитаристом никогда не был, тебе бы лучше ботаникой было заняться.
– В ботаническом раю оставаться: птички поют, морские свинки похрустывают капусточкой, цветочки благоухают, - благодать!
– Софья взмахнула рукой и чуть не уронила бутылку.
– Кто-то меня напоил, - засмеялась она.
Мара тоже засмеялась:
– Ладно, уговорили, пусть Никитишна продолжает цветочки рисовать.
Софье зачем-то захотелось возражать Маре:
– Ну уж нет, я не согласна. Что, по-вашему, при бомбежках сидеть на крыше и наблюдать в телескоп?
– Мрачно как, Сонюшка, ты чего? Войны не будет.
– Рана незаживающая у нас, Миша в чужой стране, волнуемся.
– А чего волноваться, с Украиной войны никогда не будет. Тебя можно понять, мать хочет к сыну, но неразумно, у сына своя жизнь, да и что вы там будете делать.
– Я буду работать, Яков - писать морские пейзажи, чего бояться, там тепло и зимой нет снега.
– Море - это здорово! Но там государственный язык - украинский, а Яша никогда не увлекался маринистикой. Ваша родина здесь, а от тоски по ней никто не застрахован.
Софья рассердилась:
– Ах-ах, тоска по березкам замучает, там они тоже растут.
Мара промолчала.
Когда Софья спрашивала Якова: "Так все же, ты согласен или нет с тем, что произошло в нашей стране?", он неизменно отвечал: "Все правильно, другого выхода не было и не могло быть". В последние годы добавлял: "Но кто знал, что бандиты все извратят".
Последний раз ездили к Мише в позапрошлом году в августе. Яков собрал за зиму деньги: откладывал пенсию и часть того, что зарабатывал эскизами для театра юного зрителя, больше гордился не заработком, а тем, что вспомнили о нем. Софья не могла ничего собрать даже на билет, половину зарплаты посылала сыну. Яков не препятствовал.
В поезде они узнали о войне в Грузии. Но война была так далеко, так не соответствовала радостному настроению, что она не вникла в ужас случившегося. Да, жаль мирных жителей, но что поделать, - оправдывалась она, - их вины нет, да и чем бы они могли помочь. Кого она пыталась утешить? "Перестань!" - резко оборвал ее Яков. И замолчал, перестал реагировать на окружение, оживился, только когда подъезжали к Симферополю.
Сын
Он снимал комнату в частном секторе недалеко от центрального рынка. Во дворе, огороженном ржавой сеткой, росли странные пальмы без стволов, узкие длинные листья, как ей показалось, вылезали прямо из земли. Да, пальмы, - подтвердил Миша, посадил их в прошлом году, всю зиму спасал от холода: сначала пленкой для теплиц, потом мешками и перевязывал веревками. "Закутывал как младенца", - засмеялась Софья. Ей не терпелось посмотреть комнату сына.
Он повел их вглубь двора, там за кустами виднелась неровная стена, побеленная известкой. Маленькое оконце затянуто паутиной. Неужели он живет в этом курятнике? "Порог высокий", - не зря предупредил, она попала к кромешную темноту, чуть не упала, но Яков успел поддержать. Забрезжил свет, когда открылась дверь в комнату, темноватую, с низким неровным потолком в желтых пятнах. Стопки книг вдоль стен и у кровати занимали почти все свободное пространство комнаты. На стуле и маленьком столике в углу тоже были стопки книг. Пахло плесенью.
– Как ты здесь живешь?
– ужаснулась Софья.
– Для юга нормально. Здесь жилье дорогое.
Она не стала спрашивать, куда он девал деньги, что получал от нее. Ясно, тратил на книги.
Яков попытался открыть окно, ржавый шпингалет поддался не сразу, попросил у Миши воду и тряпку и стал мыть стекла. Инициативу перехватила Софья. Пока наводила порядок, мужчины позаимствовали у хозяев доски и сколотили полки для книг.
Книги убрали, но в малюсенькой комнатушке им места не было, они съезили на вокзал и у бойкой женщины сняли жилье на Северной стороне.
Сын посоветовал им снять комнату на Северной стороне, там песчаные пляжи.
Перед тем, как переплыть на Северную сторону, они спустились по ступеням на Графскую пристань, откуда по родовому преданию осенью двадцатого года отчалил предок Якова. Рядом проходила экскурсия, Софья прислушалась: " Это место знаменито на весь мир исходом Белой армии. Они проиграли войну, но надеялись вернуться. Поверить в то, что кошмар гражданской войны надолго, никто не мог".
Яков остановился у самого края пристани из деревянного настила, под ногами плескалась вода, Софья подошла к нему. Наконец он ее заметил, глухо заговорил: "Напуганные до смерти, отчаявшиеся люди. Крики, ругань, плач, - падали в воду, тонули, все вокруг окрашивалось кровью".
Закружилась голова, она пошатнулась, он обнял за плечи и подвел к памятной доске из красного гранита. Гранит сверкал на солнце, и они с трудом прочитали: "В память о соотечественниках, вынужденных покинуть Родину в ноябре 1920".
– Хоть какой-то знак - напоминание о том, что не самые худшие люди оказались лишними в России. Хотелось, чтобы об этом помнили всегда, - непривычно эмоционально
говорил Яков, - Посмотри, - он показал на мраморных львов, - ты посмотри, с каким удивлением, страхом и ужасом смотрят на море. Мертвые взывают, мертвые ждут отмщения. Но никто мстить не собирается, только мраморные львы и видят призраки погибших. За что? Зачем? Понятно, слабая власть, какой-то несерьезный росчерк на клочке бумаги царской рукой, небрежно, карандашом, - и началась революция, а потом гражданская война. Поднялись те, кто без рода и без племени, те, кому нечего терять, - их было много, слишком много, без рода, без племени...