Замыкание
Шрифт:
В тесной прихожей свежевыкрашенный деревянный пол блестел от лака, кроме крючков для одежды и подставки для обуви ничего не было.
В комнате все тот же кривой диван, покрытый пыльного цвета пледом, все тот же плюшевый коврик: среди кислотно - кучерявой зелени возлежит крутобедрая красавица поросячьего цвета, черная грива волос прикрывает соски пышных грудей. Удивительно, столько лет висит, а краски не поблекли. На овальном журнальном столике пожелтевшая от времени вязаная салфетка, у окна комод с фотографиями в рамках сердечком. На одной
Все как прежде, можно открывать музей быта середины двадцатого века.
Софья машинально открыла ящик комода и увидела старый альбом, тот самый, который и раньше лежал в этом ящике, и уже тогда был старым.
– Ничего себе, сохранился, и на том же месте, - она почувствовала пристальный взгляд Зины.
– Извини, без спроса залезла.
– Нет, нет, что ты, смотри, - заволновалась Зина.
– Я там ничего не трогала. Для белья и одежды есть кладовка.
В углу, там, где у Дуси стоял двустворчатый с зеркалом шкаф, была узкая дверь.
– Раньше кладовки не было.
– Всегда была. Ничего, кроме старых газет и журналов. Ты не думай, я тут ничего не брала. Зачем? мне своего хватает.
– Может, Дуся раньше кого-то в заточении держала?
– пошутила Софья.
Но Зина шутки не приняла.
– Нет, нет, она очень изменилась. Ты пока посмотри фотки, я чай поставлю, - Зина удалилась на кухню.
Софья открыла наугад альбом и увидела черно-белый портрет Николая и Нины в день свадьбы. Жених напряжен. Невеста слишком красива, чтобы быть реальной. Темные накрашенные губы, полуопущенные веки, угадываются румяна, а ведь она обычно предпочитала естественный бледный цвет лица, - румяной и с накрашенными губами сестра лежала в гробу.
Позвала Зина, она захлопнула альбом и сунула его глубоко в ящик. Кухня чистая, нигде нет бутылок, ни пустых, ни полных. Зина налила чай, пододвинула к ее чашке тарелку с пирожками и стала рассказывать, как Дуся в последние годы не могла ходить, но старалась подниматься в туалет. Почти ползком, но добиралась, не позволяла помогать ей. Все мужа бедного вспоминала.
– Какого мужа? У нее их три было.
– Первого, - коротко ответила Зина, помолчала: - Тебя вспоминала.
– Представляю, как.
– Каялась: грешница я, грешница, что учудила с Соней, а у самой голова трясется. Что-то плохое она тебе сделала?
– Не только мне, да, ладно, давно это было.
– Она всех жалела, как начнет жалеть, приходилось ей сердечные капли давать. А я бросила пить после Коленькиной смерти. Помнишь, какой я была?
Как не помнить. Николаю было сорок пять лет, и он неделю не дожил до двадцать первого века, умер от пневмонии.
Зина даже не заметила, что он заболел. Лежит, ну и пусть, есть - пить не просит. Когда начал задыхаться, растерялась, не знала, что делать, никогда
На похоронах потемневшая, безучастная Дуся не отрывалась от лица сына в гробу, ее поддерживала Зина.
Когда гроб опустили в могилу и стали засыпать землей, Зина вцепилась в Софьину руку, будто боялась упасть в яму. "Ведь мы с тобой знаем, Коленька был хороший, хороший был, добрый был, поэтому так мало прожил", - повторяла она.
Дусе стало плохо, она как-то осела, лицо одеревенело в кривой ухмылке, похоже, инсульт, произнес кто-то, вызвали скорую прямо на кладбище.
На поминках в кафе Зина сидела между Яковом и Софьей и пила водку в ускоренном темпе под осуждающие взгляды женщины напротив. Наконец, женщина не выдержала:
– Жаль, сгубили Колю. Ему бы жить еще, он ведь совсем молодой ушел.
– Кто сгубил? Ты че? Его бог рано прибрал, потому что он был добрый человек. Такие долго не живут, - заволновалась Зина.
– Если бы ты вызвала скорую вовремя, он бы был жив, - возразила женщина.
– Он не хотел, чтобы я вызывала врачей, он их не любил, - Зина заплакала.
Софья и Яков дружно поднялись, извинились и направились к выходу. "Вы куда?" - услышали они голос Зины и ускорились. Софья на выходе оглянулась и увидела, что она наливала себе водку. Встать была уже не в состоянии.
Зина перешла к рассказу о цветах, которые посадила в прошлом году на могиле, Софья перебила ее:
– Ты не помнишь темно-синие суконные шторы? Висели вместо двери. Вышивка на них еще была, шелковыми нитками, в японском стиле, бабочки, ветка с белыми цветами.
Та удивилась:
– Шторы? Какие? Там и раньше была дверь.
– Дуся снимала ее, чтобы освободить место для зеркала и тумбочки.
– Коля иногда дверь ломал, когда мы с Дусей прятались от него. На него находило, он ведь запивал, вот она и вешала их. Но ненадолго.
– А вешалка? Куда она делась?
– Не помню, крючки так и были. Слишком узко, вешалка бы не поместилась,-
прихожая видна была из кухни, действительно, не поместилась бы.
– Все как при Дусе, я ничего не выбрасывала и не передвигала, только убираюсь, - частила Зина.
– Тебе Николай не говорил, что мы встречались незадолго до его смерти?
– Не помню, может, и говорил, да я пьяненькая была.
– Да, встречались. Он пригласил. Как-то приходил к нам, пьяный, но Яков его не пустил. А тут позвонил, и я пошла. Думала, о детях поговорим.
– Миша не забывал бабу Дусю. Все иконки ей дарил, о боге говорили. Бабушка очень ждала его, любила сильно Мишу.
Зина улыбнулась ей и предложила еще чаю. Но Софья заторопилась, уже взялась за ручку двери, Зина тихо произнесла: