Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев
Шрифт:
– Помилуйте, Аммос Федорович!
– сказал городничий.
– Какая разница? Щенками или чем другим, все взятки.
– Ну, нет, Антон Антонович, - не согласился судья.
– Это совсем иное дело. А вот, например, ежели у кого-нибудь шуба пятьсот рублей стоит...
– Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками?
– разозлился городничий.
– Зато вы в Бога не веруете, вы в церковь никогда не ходите. А я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы...
– Шуба пятьсот рублей, - не унимался Ляпкин-Тяпкин.
–
– Что ж, по-вашему, Антоша не может мне шаль купить?
– обиделась Анна Андреевна.
– Ежели бы на свои, кровные, - пояснил судья.
– А то на казенные.
– А вы, Аммос Федорович, вольнодумец!
– поддел судью городничий. Да-с! Как начнете говорить о сотворении мира, так волосы дыбом встают.
– Вот уж верно!
– подтвердила Анна Андреевна.
– А мы с Антошей никогда! А вы, Аммос Федорович...
– А ты, матушка, молчи!
– оборвал ее супруг.
– Нам сейчас грехами считаться не с руки. Нам сейчас надобно вместе... Плечом к плечу... Каков бы ни был гусь Аммос Федорович, а мы его в обиду не дадим. Какой-никакой, а он - судья. Лицо почтенное. И срамить его почем зря мы тоже не позволим!
– Так вы, стало быть, считаете, Антон Антоныч, - вмешался я, - что автор комедии напраслину на вас взвел?
– Добро бы только на меня, - вздохнул городничий.
– Я, слава тебе, Господи, стреляный воробей. Я и не такое еще терпел. Огонь прошел, и воду, и медные трубы... Трех губернаторов обманул... Не за себя, сударь! Ей-Богу, не за себя душой болею. Мне за весь городишко наш... Да что городишко... За всю державу обидно!
– А при чем тут вся держава?
– спросил Тугодум.
– То есть как это - при чем?
– возмутился городничий.
– Да вы читали эту комедию? Видали ее? Сочинитель этот выдумал какую-то Россию, вывел городок, каких и на свете-то не бывает. В один уезд свалил кучей все мерзости, какие только есть на свете...
– Вы, стало быть, считаете, что картина, которую нарисовал господин Гоголь, не типична?
– уточнил я.
– Да просто неприлична!
– взорвался городничий.
– Вас послушать, - сказал я, - так и чиновников таких на свете не бывает, и городовых вроде вашего Держиморды днем с огнем по всей России не сыщешь.
– Про городовых не скажу, - признал городничий. Городовые и впрямь еще попадаются. За всем ведь не уследишь... Держиморда - это верно подмечено. А вот где он такого городничего увидал, ей-Богу, не знаю. Да хоть бы да же и увидал. Нешто это можно - все, что ни попадя, на сцену тащить? Ежели бы у этого сочинителя хоть какое-никакое понятие было, он бы допрежь того, что меня в комедию вставлять, семь бы раз отмерил. Ведь не городовой, не купец какой простого звания, а - го-род-ни-чий!
– А судью?
– поддержал его Ляпкин-Тяпкин.
– Судью разве можно в этаком неприглядном виде изображать?
– А попечителя богоугодных заведений плутом вывести? Это как по-вашему?
– вставил незаметно подошедший Земляника.
– А смотрителя училищ
– Ах, господа!
– прервала их Анна Андреевна.
– Это все пустяки, право... А вот то, что этот сочинитель на меня пашквиль написал, это уж, пардон, совсем ни в какие ворота... Чтобы почтенная дама, супруга городничего, кокетничала с заезжим молокососом... Да где он такое мог видеть? Ну, я понимаю, молодая девица... Вот хоть дочь моя... В ней и впрямь вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове... Но чтобы я... Помилуйте!..
– Как, сударыня?
– напомнил ей я.
– Разве вы не выслушивали благосклонно комплименты из уст господина Хлестакова?
– Комплименты?
– лучезарно улыбаясь, живо обернулась ко мне Анна Андреевна.
– Да... Это было... Что греха таить... Столько комплиментов! Столько комплиментов!.. "Я, - говорит, - Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам!"
– Вот видите, - сказал я.
– "Мне, - говорит, - верите ли, Анна Андреевна, все больше и больше увлекаясь, вспоминала супруга городничего, - мне жизнь копейка! Я, говорит, - только потому, что уважаю ваши редкие качества".
– Ах, маминька!
– не удержалась оказавшаяся тут же Марья Антоновна. Ведь это он мне говорил.
– Перестань!
– одернула ее мать.
– Ты ничего не знаешь. И не мешайся, пожалуйста, не в свое дело... В таких лестных рассыпался словах... "Я, говорит, - Анна Андреевна, изумляюсь..." И вдруг - бац! На колени! Самым благороднейшим образом. "Анна Андреевна! Не сделайте, - говорит, - меня несчастнейшим! Согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертию окончу жизнь свою".
– Право, маминька, он обо мне это говорил, - не смогла смолчать Марья Антоновна.
Тут Анна Андреевна наконец сообразила, что воспоминания эти рисуют ее не самым лучшим образом.
– Ну да, - неохотно признала она.
– Конечно, об тебе... А ты и уши развесила! Как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже, чтобы тебе было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице. Когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках...
– Да вы же сами, маминька, - попыталась вставить свое слово в этот монолог Марья Антоновна.
– Что - я? Что значит, я сама?
– вскинулась Анна Андреевна.
– Сколько раз я тебе говорила: не смей! Не смей брать пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина! Что тебе глядеть на них? Не нужно тебе глядеть на них! Тебе другие примеры есть: перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать!.. Впрочем, это антр ну... Не для публики... Справедливости ради, сударь, - обернулась она ко мне, - должна заметить, что, хотя дочь моя и легкомысленна, но сочинитель комедии и об ней тоже составил самое превратное суждение... Самое превратное...