Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев
Шрифт:
– Вот это уж совсем непонятно!
– возмутился Тугодум.
– Ну, я еще понимаю, что он хотел, как вы говорите, показать нам Печорина сперва издали, потом вблизи, сперва со стороны, а потом - изнутри. Но зачем надо было конец романа поместить в середину, а начало в конец? Чтобы совсем запутать читателя, что ли?
– Нет, - улыбнулся я.
– Совсем не для этого. Лермонтов начинает свой роман, что называется, с конца, а завершает его более ранним периодом в жизни героя, чтобы судьба Печорина не выглядела уж совсем беспросветной. Именно поэтому, кстати, и о смерти своего героя он сообщает как бы вскользь, не считает нужным подробно
– Если это так, как вы говорите, - спросил Тугодум, - почему он решил кончить роман "Фаталистом", а не, скажем, "Таманью"?
Этот вопрос, признаюсь, сперва поставил меня в тупик. Но, поразмыслив, я еще раз похвалил себя за удачную мысль взять себе в помощники именно Тугодума: его вопросы невольно наталкивали меня на объяснения, которые сами собой, без его помощи, мне бы в голову не пришли.
– Я думаю, потому, - нашел я, как мне казалось, правильный ответ, - что в рассказе "Фаталист" подводится итог тем поискам смысла жизни, которыми Печорин занят на протяжении всего романа. Это как бы идейный, философский итог романа. Последняя точка, завершающая анализ этого причудливого и сложного характера.
– Чем больше мы с вами говорим, тем яснее для меня становится, - сказал Тугодум, - что такое необычное построение романа - это все-таки не правило, а исключение. Печорин - человек странный. У него и в характере, и в жизни все спуталось, смешалось. В этом все дело. Но ведь писатели очень часто пишут и не о таких странных людях...
– Конечно.
– А тогда уж нет никакой нужды начало ставить в конец, а конец в середину.
– И тем не менее, - возразил я, - писатели поступают так довольно часто.
Тугодум не был бы Тугодумом, если бы принял это мое утверждение на веру.
– Что-то я больше ни помню ни одного такого случая, - сказал он.
– Ну что ты!
– сказал я.
– Таких случаев сколько угодно! Возьми... ну, возьми хоть "Мертвые души"...
– А что - "Мертвые души"?
– Начинается там повествование - ты ведь по мнишь?
– приездом Чичикова в уездный город N. Затем Чичиков посещает окрестных помещиков и заключает с ними свои странные сделки. Причем смысл этой его загадочной деятельности далеко не сразу становится понятен читателю...
– Ну и что?
– сказал Тугодум, упорно не желая понять, куда я клоню.
– Затем, - терпеливо продолжил я свое объяснение, описывается разоблачение Чичикова, его конфуз. И только в конце первого тома автор, наконец, сообщает нам о происхождении своего героя, о его детстве, юности, а также о том, как впервые осенила его идея приобретения мертвых душ, не внесенных в ревизские сказки.
– Да, - вынужден был согласиться со мной Тугодум.
– В "Мертвых душах" все именно так, как вы говорите. Но "Мертвые души" тоже не совсем обычное произведение. Гоголь даже назвал эту свою книгу не романом, не повестью, а поэмой... Приведите еще какой-нибудь пример.
– О, сколько угодно!
– сказал я.
– Но это уж как-нибудь в другой раз.
СЮЖЕТ - ВЫРАЖЕНИЕ АВТОРСКОЙ МЫСЛИ
Как вы понимаете, я так резко оборвал свои разговор с Тугодумом совсем не потому что не смог припомнить других литературных произведений, в которых начало и конец так же поменялись бы местами, как в "Герое нашего времени" Лермонтова и "Мертвых душах" Гоголя.
Просто уже пора
Итак, предположив, что в основу рассказа Конана Дойла "Шесть Наполеонов" и романа Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев" (так же, как в основу повести Вельтмана "Провинциальные актеры" и комедии Гоголя "Ревизор") положен один и тот же сюжет, мы ошиблись. Гораздо ближе к истине было бы утверждение, что в основе этих произведений лежит одна и та же фабула. Сюжеты же у них - разные. И дело тут не только в том, что одна и та же (или похожая) фабула разворачивается в каждом из этих произведений в другой последовательности, резко отличающейся от той, в которой события происходили, как говорит Б. В. Томашевский, "на самом деле". (Комедия Гоголя, например, как вы, конечно, помните, начинается не с появления Хлестакова, которого по ошибке принимают за ревизора, а с со общения городничего о письме, в котором его предупреждают о скором прибытии важного чиновника из столицы с секретным предписанием.)
Бывает, что автор излагает свою историю без всяких временных перестановок. Иначе говоря, последовательность изложения событий в произведении совершенно такая же, как если бы события эти происходили на самом деле. А сюжет такого произведения тем не менее все-таки разительно отличается от его фабулы.
Для наглядности возьму самый простой случай.
Жена писателя Всеволода Иванова - Тамара Владимировна, вспоминая о своем знакомстве с М. М. Зощенко, рассказывает такую историю.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Т. В. ИВАНОВОЙ
О МИХАИЛЕ ЗОЩЕНКО
Всеволод часто вспоминал какие-то заветные "лакомства" своего детства...
Иногда то были сосульки из замороженного молока, а то так самодельная "жвачка", которую Всеволод изготовил, когда мы жили на даче... При этом изготовлении присутствовали дети и соседская девочка Варя. Свои дети, из уважения и польщенные доверием, покорно жевали прилипавшую к зубам жвачку из смолы вишневого дерева, сваренную с примесью небольшого количества глины. Соседская девочка Варя, сказав: "Подумаешь, я и просто землю могу есть, только противно", - выплюнула жвачку, не стесняясь.
Всеволод сам не употреблял своего изделия, но хранил его в специальном горшочке.
Когда в очередной раз пришли к нам в гости приехавшие на какой-то пленум "серапионы"-ленинградцы, Всеволоду взбрело на ум угостить своей жвачкой друзей. Все "серапионы" (сколько помнится, это были: Федин, Груздев, Никитин, Слонимский) поступили точно так же, как девочка Варя: попросту выплюнули в топившийся камин предложенную им жвачку и весело принялись трунить над Всеволодом.
Но не Михал Михалыч.
Зощенко старательно пытался жевать эту жвачку-смолку. Потом побледнел и, едва выговорив (жвачка ведь склеивала зубы): "Прошу простить. Приходится внезапно вас покинуть. Вспомнил о неотложном деле", - стал прощаться.
И как его ни уговаривали, Михал Михалыч ушел.
Его деликатность не позволила ему выплюнуть Всеволодову жвачку-смолку в камин, как это спокойно и весело сделали все остальные.
В 1928 году М. Зощенко написал и опубликовал (в сатирическом журнале "Бегемот", No 21) маленький рассказ - "Все в порядке". Позже он неоднократно перепечатывался и входил чуть ли не во все сборники писателя, правда, уже под другим названием - "Иностранцы".