Западная Белоруссия и Западная Украина в 1939-1941 гг.: люди, события, документы

авторов Коллектив

Об особом пристрастии советских солдат и офицеров к наручным часам неоднократно упоминается не только в письменных свидетельствах («покупали по пять, по десять часов», «покупали часы, велосипеды, разные ткани и другие дорогие вещи»), но также в парабеллетристике и даже художественной литературе. «Часы на руке в советском обществе не только редкий экземпляр, но также доказательство культуры, а, следовательно, и предмет гордости, — пишет Т. Виттлин. — <…> Такие часы, как правило, носят сверху, на рукаве рубашки, а военные, которые носят суконные гимнастерки, надевают их на манжет кителя. Чтобы уже каждый издалека мог заметить и с должным уважением обращаться с таким высоко цивилизованным гражданином». («Zegarek na reku jest w sowieckim pa'nstwie nie tylko rzadkim okazem, lecz r'owniez dowodein kultury, a wiec I przedmiotem dumy. <…> Zegarek taki, noszony jest z zasady na wierzchu, na rekawie koszuli, a wojskowi, umundurowani wsukienne bluzy, zakladaja go na mankiet munduru. Zeby kazdy juz z dala m'ogl dostrzec i z nalezytym szacunkiem odnie's'c sie do tak wysoce cywilizowanego obywatela») [459] .

459

Wittlin T. Op. cit. S. 36–37.

«Я

смеялась над их любовью к часам, — отмечает в своих воспоминаниях Барбара Скарга, которая провела в советских лагерях десять послевоенных лет. — Спрашивала, носят ли они тоже под рукавами кителей целые их коллекции, как это делали солдаты». («'Smiatam sie z ich mito'sci do zegarkow, pytalam czy pod rekawami mundur'ow tez nosza ich cate kolekcje, jak to czynili zolnierze»).

С большим участием относилась к людям, ощущавшим в своей стране нехватку продовольствия и необходимых товаров, польская молодежь. При этом в свидетельствах подростков оставалось место для искреннего недоумения и легкой иронии по поводу комичных ситуаций или даже попытки сопоставить (на бытовом уровне) разные проявления национального менталитета. Вот один из красноречивых примеров.

«Приходят в магазин, спрашивают, можно ли купить хотя бы 100 граммов колбасы. Можно, почему бы и нет? А полкило можно? Можно и пять килограммов. Ну, тогда дайте нам по 10 килограммов. Колбасу повесили на шею, потому что все было забито булками, даже шапки. На улицах валялись булки, их покупали сотнями, а когда уставали нести, то просто выбрасывали». («Przychodza do sklepu pytaja sie czy mozna dosta'c chociaz 100 gram kielbasy, mozna, czemu nie, a pol kilograma mozna, mozna nawet i pie'c kilogramow. О to dajcie nam po 10 kg., kielbase ta pozakladali na syje bo juz wszystko mieli pozapakowywane bulkami nawet i czapke. Ulice byly po zazucane bulkami bo kupowali setkami bulek, a potem jak sie zineczyl ciezko mu bylo nie's'c to wysypywal»).

Осознаваемое поляками культурное различие наиболее ярко выступает в художественных текстах, авторами которых были известные писатели с уже сложившимися до войны представлениями о Советской России. В их описаниях новой реальности присутствует явное стремление к самоидентификации, переживание своей польскости. К примеру, у Т. Виттлина читаем: «два майора с интересом осматривали термос. Один из них честно признался, что был уверен, что это часовая мина <…> Кто-то притащил продавать диван с постелью в автоматически открывающемся ящике. Капитан авиации <…> засомневался в том, что во время сна в ящике на этой постели защелки на пружинах ночью не захлопнутся и человек не задохнется. Продавец объяснял, что <…> спят наверху, на матраце. Летчик не верил, и говорил, что если бы это была правда, то матрац не был бы обтянут таким красивым материалом», («dwaj majorowie z zaciekawieniem oglqdali termos. Jeden z nich szczerze wyznat, iz byl przekonany, ze to zegarowa bomba <…>. Kto's przytaskal na sprzedaz tapczan z posciela, wewnatrz otwieranego automatycznie pudla Kapitan-lotnik <…> wyrazil watpliwo's'c, czy w czasie snu w pudle na po'scieli, sprazynowe zawiasy w nocy nie zatrzasna sie i czlowiek sie nie udusi. Sprzedawca wyja'snial, ze <…> sypia sie na wierzchu, na materacu. Lotnik nie wierzyl, odpierajac, ze gdyby to byla prawda, to materac nie bylby pokryty taka ladna materia»).

Соподчинялись целому и мнения поляков о безвкусице «москалей», в особенности, представителей советской аристократии, отсутствии у них чувства меры и стиля, их невосприимчивости к эстетике повседневной жизни. Это ощущение полного недостатка вкуса в чужой среде накладывало печать бедности даже на то, что по тогдашним меркам считалось в России роскошью, соответствующей стандартам советской культуры. «В конце рынка остановился современный шикарный лимузин, из которого вышли три женщины, вероятно, жены начальников, владельцев машин. <…> Въехали на рынок с шумом, с которым в западноевропейских столицах жены министров подъезжают к магазинам мод. <…> Одна из них купила шляпку — зеленый колпак с красным крылом <…>. Свою покупку она держала в руке, не решаясь <…> надеть на голову. <…> Не потому, что эта шляпка была ужасна, ведь понравилась, если купила, просто наверняка это была ее первая в жизни шляпка». («Na skraju rynku zatrzymala sie nowoczesna, luksusowa limuzyna, z kt'orej wysiadly trzy kobiety, prawdopodobnie malzonki dygnitarzy, dysponujacych tym wozem. <…> Zajechaly na rynek z szumem, z jakim w zachodnioeuropejskich stolicach zony ministr'ow zajezdzaja przed magazyny m'od. <…> jedna kupila kapelusz — zielony kolpak z czerwonym skrzydlem <…>. Sprawunek sw'oj trzymala w reku, nie majac odwagi <…> wlozy'c na glowe. <…> Nie dlatego ze by1 okropny, podobal sie jej przeciez, skoro go kupila, lecz ze niecliybnie byl to jej pierwszy kapelusz w zyciu») [460] .

460

Ibid.

Множество

примеров показывает, что осознание себя цивилизованной нацией усиливало в польской среде положительную самооценку. В свою очередь, это порождало чувство культурного и интеллектуального превосходства и вместе с тем активизировало стереотипный образ мышления, отделявший поляков от их окружения:

«В театре появлялись русские женщины в „наших" ночных рубашках, а офицеры мылись в унитазах, удивляясь, почему так быстро стекает вода». («W teatrze spotykano kobiety rosyjskie w „naszych" koszulach nocnych, za's oficerowie myli sie w ubikacjach, dziwiac sie dlaczego, ta woda tak szybko ucieka»).

Любопытно, что факты, о которых сообщают обычные польские граждане, почти дословно описаны в художественно-документальной литературе, что лишний раз подтверждает их достоверность. Так, Б. Обертыньская записывает увиденное во Львове: «Все часы сразу раскупили. Я видела одного, который шествовал <…> с большим кухонным будильником у пояса. Другой, кажется, жаловался хозяйке квартиры, что ему никогда не удается хорошо вымыть руки, потому что вода из клозетной раковины слишком быстро стекает, когда он тянет за цепочку. В театре появилась однажды какая-то командирша в нарядной шелковой ночной сорочке. Она купила ее уже здесь, приняв за платье. Самое красивое платье в своей жизни». («Zegarki wykupili wszystkie od razu. Widzialam jednego, jak paradowal <…> z duzym, kucliennym budzikiem u pasa. Inny zn'ow mial sie skarzy'c wla'scicielce mieszkania, ze nigdy nie moze dobrze umyc rak, bo woda z muszli za predko ucieka, kiedy pociagnie za la'ncuszek. W teatrze pojawia sie raz jaka's komandirsza w strojnej, jedwabnej nocnej koszuli. Kupila ja juz tu jako suknie. Najpiekniejsza suknie, jaka w zyciu miala») [461] .

461

Oberty'nska В. Op. cit. S. 17.

Особым пластом культуры является язык, в особенности тот его слой, который отражает речевое поведение коллектива. Поляки традиционно используют разветвленную систему подчеркнуто вежливых форм языкового этикета, которые создают атмосферу изысканности, утонченности и изящества. В русском культурном пространстве советского времени словесное воздействие на личность приобрело иные, более резкие формы. В нашем материале отчетливо видна эта несостыковка в работе обеих культурных систем, что отгораживало поляков от иной этнической, социальной и культурной среды.

«— Пан! — воскликнула какая-то женщина. — Сжальтесь, меня дети ждут дома…

— Нет здесь никаких панов, — буркнул (билетер. — В. Т.).

Женщина отступила, беспомощно оглядываясь по сторонам.

— Как к нему, черт возьми, обращаться? — задала шепотом вопрос.

— Известно, как, — подсказала другая — Надо говорить «товарищ».

— Товарищ… вновь начала первая умоляющим тоном <…>».

(«- Panie! — zawolala jaka's kobieta.
– Niech pan zlitui sie, mnie dzieci czekaja w domu…

— Nie ma tu zadnych pan'ow — odburknal.

Kobieta cofnela sie rozgladajac sie bezradnie.

— Jak do niego, cholera, m'owi'c?
– rzucila szeptem zapytanie.

— Wiadomo, jak — podpowiedziala inna. — „Towarzyszu” trzeba m'owi'c.

— Towarzyszu… zaczela zn'ow pierwsza tonem biadajacym <…>» [462] .

Негативный аспект коммуникации усиливали абсолютно неприемлемые, оскорбительные формы обращения на «ты» по отношению к незнакомым полякам со стороны советских официальных лиц. Тяжелым грузом ложился на их сознание разнообразный набор стилистически сниженных словоформ и лексики, в том числе грубые слова, инвективы, а также эпитеты, указывающие на национальную принадлежность и унижающие человеческое достоинство (polska banda, Polskije sobaki и др.). Об этом говорят высказывания очевидцев и примеры из литературы

462

Mackiewicz J. Op. cit. S. 25.