Западня. Шельф
Шрифт:
— Да щас, — буркнула Ленка, сверля Лизу злыми глазами.
— Ты на кого залупаешься? — удивленно протянула Фатима. Лиза ядовито усмехнулась, глядя, как сникает бывшая подруга. Отец Фатимы, приземистый усатый дядька, был кооператор. Он ездил на «Чайке» с водителем, носил на пальце гигантский золотой перстень и никогда не появлялся на улице без двух амбалов со стертыми лицами. Наезжать на Фатиму было самоубийством, и Ленка, видно, совсем обалдела, раз не сообразила это сразу. Теперь ее взгляд блуждал с одной девочки на другую; она явно пыталась сообразить, как выбраться из этой переделки.
— Давай, мотай отсюда, — повторила Фатима. Ее подруга отпустила Лену и слегка оттолкнула. Ленка попятилась, оглядываясь по сторонам, а потом развернулась и бросилась бежать.
— Да, вали отсюда! — крикнула Лиза и хлюпнула носом. Кое-как обтерла лицо, перепачканное смешанной со слезами пылью.
— Ты мне еще попадешься, — пригрозила Ленка, на секунду приостановившись.
— А вот и не попадусь! — отгрызнулась Лиза и покосилась на своих защитниц. Фатима отвесила ей легкий подзатыльник.
— Не нарывайся, — сказала она.
Лиза покраснела и отвернулась. Фатима перевернула кассету, и над двором поплыл сладкий голос Юры Шатунова. Лиза застыла, раздумывая, прогонят ли ее, если она попытается присесть на лавочку. Сидеть с большими девочками и слушать магнитофон — это круче любых жвачек! Лиза сделала робкий шажок.
— Ну, чего уставилась? — хмуро спросила Фатима. — Брысь отсюда!
Лиза побрела прочь. Теперь она не понимала, почему вдруг отказалась меняться — ведь не навсегда даже, на два дня поносить! Взяла и поссорилась зачем-то. А то, что говорил Никита... мало ли что он говорит, он же воображаемый, и вообще, она давным-давно его забыла. Лиза вытерла ладонью нос и присела на ступеньках подъезда. Сняла с шеи воробья, положила на ладонь, разглядывая. Красивая все-таки штуковина. А может, даже серебряная. Правильно не дала Ленке — вдруг бы она не вернула? А ей скоро уезжать, лето кончается, вот-вот приедет папа, чтобы вместе с ней вернуться в Черноводск... Лиза шумно вздохнула, повесила фигурку на шею и прикрыла футболкой.
Было что-то еще, что-то странное. Лиза убрала со лба отросшую челку и вдруг вспомнила — Лена что-то говорила насчет ее глаз. Домой бежать не хотелось; Лиза подошла к окошку в двери подъезда, привстала на цыпочки и нахмурилась, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь. На улице было солнечно, в подъезде — почти темно; по стеклу разбегалась сеть трещин, но Лизе это почти не мешало. Она отвела рукой челку и заглянула себе в глаза.
Дверь распахнулась — Лиза едва успела отскочить, и из подъезда вышла пожилая соседка с третьего этажа.
— В разбитое зеркало к несчастью смотреть, — прошамкала она. Лиза пожала плечами и отвернулась. Глаза у нее и правда были разные, и она понятия не имела, почему и что с этим делать. Увидят — начнут дразнить... Лиза расстроено прикусила губу, чтобы снова не расплакаться, и принялась пальцами вытягивать челку, пытаясь скрыть за ней разноцветные глаза. Как-то это было некрасиво, неправильно и даже немного страшно — разноцветные глаза. Ненормально.
«Скажи взрослым», — тихо шепнул голос Никиты с непонятным ехидством. Лиза сердито тряхнула головой — вот же лезет не вовремя! — и задумалась. К бабушке идти глупо, опять будет кричать — она последнее время постоянно Лизу за что-то ругает, как будто на всякий случай. Как будто... боится чего-то? Боится и чувствует себя виноватой.
А вот с дедом поговорить можно, решила Лиза. Он хотя бы не кричит.
Дед сидел за кухонным столом, читал газету и почему-то грыз дужку очков. Лиза подергала его за рукав.
— Угу, — откликнулся дед, — чего тебе?
— Деда, у меня глаза...
— Угу. Бабушке скажи.
— Ну, деда! — она снова дернула его за рукав и отвела челку, чтобы лучше было видно. Дед прикусил дужку очков так, что она сломалась, и зашелестел газетой. Лиза вздохнула.
— Что такое «гэкэчэпэ»? — спросила она, заглядывая через плечо. Газета выглядела странно: текст крошечный, убористый, а заголовки — громадные, чуть ли не на пол-листа.
— Ох, не знаю, Лизок, ох, не знаю, — пробормотал дед как-то растерянно. — Сходи лучше погулять.
— Что-то случилось? — спросила Лиза. — Что-то ведь случилось, правда? И с мамой, и с папой, и вообще...
Дед, наконец, оторвался от газеты, скользнул взглядом поверх ее головы. Как папа тогда, в том единственном разговоре о Никите. Что-то ненормально, поняла Лиза; и, наверное, ненормально что-то именно с ней.
— Все нормально, — сказал дед. — Все нормально, понятно? Будь хорошей девочкой, иди, не мешай.
Лиза тихо вышла из кухни.
— Ужасно, когда с тобой не хотят разговаривать, — пробормотала она.
— Ну, ты же им все время мешаешь, — ответил Никита, и Лиза судорожно вздохнула. — Давай лучше в самолет поиграем.
— Чур, я — стюардесса! — быстро сказала Лиза и принялась рассаживать вдоль дивана игрушки.
Глава 3. Лизу загоняют в угол
Лизу загоняют в угол
Мокрый ноябрьский ветер нес желтые листья и мелкий мусор; кроны пирамидальных тополей походили на огромные кисти, красящие небо в оттенки серого. Лиза, пригибаясь под моросью и оскальзываясь на мокрой тропинке, бежала из школы. Серебристый воробушек, спрятанный под школьной формой, уже привычно холодил кожу: Лиза воспринимала его как волшебную нетающую льдинку, хрусткую и узорчатую, чудесное напоминание о холодном Черноводске. Там уже была зима, настоящая зима, и тропинка из дома до школы идет между сугробами выше человеческого роста. Девчонки роют в них пещеры; можно принести туда свечи — и будет тепло, как в настоящей комнате, и желтые лучи огня станут отражаться от снега, а сверху — просачиваться дневной свет, ярко-голубой, как крыло сойки.