Записки арбатской старухи
Шрифт:
На долгих остановках все выпрыгивали из теплушек и гуляли около вагонов. Однажды поезд остановился на разъезде посреди степи. Около железной дороги начинался сплошной ковер степной растительности. Мама грустно сказала, что здесь совсем не так, как в России – и темнеет рано, и травы пахнут не так, и цикады поют другими голосами, и заплакала.
Наше путешествие закончилось в маленьком поселке Каменское Плато в 10 км от Алма-Аты вверх по склону Заилийского Алатау по дороге на знаменитый каток Медео (катка тогда не было). До революции в поселке была усадьба казачьего генерала Г. П. Бычкова, который разбил на своей территории цветники, дендрарий и фруктовый сад. После революции там построили противотуберкулезный санаторий, который действует до настоящего
Каменское Плато расположено в той части горного склона (высота 1200–1300 м), где степные южные склоны соседствуют с фруктово-ягодными лесами из боярышника, урюка, диких яблонь и груш, растущими в затененных местах. Берега арыков заросли колючими зарослями ежевики и барбариса. Здесь был центр разведения знаменитых алма-атинских апортовых садов, принадлежащих государственным хозяйствам. Яблоки сорта апорт – огромные, красные, сладкие, весом почти по полкило. В других местах такие яблоки не растут. Из-за этих садов Алма-Ата получила свое «советское» название, которое в переводе на русский означает «отец яблок». А раньше это был город Верный, [8] казачий оплот для охраны русского гарнизона, так называемое Семиреченское укрепление.
8
Крепость Верный была основана в 1854 г. на берегу реки Малой Алмаатинки. В 1864 г. Верный стал городом Семиреченского казачьего войска и получил свой герб, на котором щит был обвит яблоневой веткой.
Выше апортовых садов и степных склонов начинался пояс знаменитых тянь-шанских елей, доходящий до снеговых вершин. Иногда у нас внизу светило солнце, а в лесу бушевала метель. Снег то спускался вниз к елям, то поднимался к оголенным вершинам. Горы жили своей отдельной жизнью, которую мы постепенно учились понимать. Весной остепненные склоны гор покрывались ковром из тюльпанов. Это было буйство цветов. Склоны становились красными, а потом желтыми – трава высыхала до осени.
Сотрудников поселили в доме обслуживающего персонала бывшего санатория, в котором устроили общежитие для эвакуированных. Нам с мамой выделили две койки в комнате на четверых. Комнату разгородили шкафом. На другой половине жила сотрудница института Лидия Ивановна, тихая милая женщина, которая терпеливо сносила мое баловство, а четвертую койку занимали разные люди, которые приезжали ненадолго в командировки.
Мама устроилась на работу в институт, и ее сделали заведующей лабораторией иммунизации лошадей. В ее лаборатории было специальное помещение, куда заводили лошадей. Некоторые лошади пугались и пытались вырваться, и конюхи должны были обладать большой силой, чтобы их удержать. Я в свободное время болталась около конюшни, которая была неподалеку от лаборатории, и дружила с конюхами. Одного из них звали Сайли, другого – Сережа (в переводе на русский). У одной из лошадей родился жеребенок, которого назвали Белка и поручили мне ухаживать за ней (это была кобылица). Белку я водила на водопой, а она пыталась играть со мной – кусала, а однажды столкнула в бадью для питья лошадей.
Сотрудникам института и членам их семей выдавали продукты по военной норме и талоны на обед в столовой. Обед состоял из тыквенного супа, заправленного ячневой крупой. Из продуктов самым ценным был хлеб, который привозили нерегулярно, и его нужно было экономить. Нам его всегда не хватало. Первую зиму мы пережили довольно трудно. Мама продавала свои вещи в обмен на крупу, муку и молоко. Весной сотрудникам дали участки земли для огородов. Мы посадили картошку, а она не уродилась в жарком климате. Но у нас неожиданно созрело много дынь и арбузов, которые приходилось быстро съедать, пока они не перезрели. В результате огород не дал нам никаких запасов на зиму.
Наше предприятие было военизированное, со строгим режимом, главным человеком в нем был парторг
В мои обязанности по дому входило обеспечение водой. Воду брали из арыка, который протекал по ущелью недалеко от дома. Я ходила на арык с чайником. Дно арыка было каменистое, течение бурное, вода, которая текла с ледника, была ледяная. Ступать в воду было опасно. Но в одном месте арык расширялся, и там была тихая заводь со спокойной водой, по которой скользили водомерки. Там можно было купаться в жаркие дни. Берега арыка были покрыты высокой травой, среди которой весной расцветали дикие пионы. В зеленой траве неожиданно появлялись их красные шапочки, похожие на заколдованных принцесс, и через день увядали.
Мы, дети, быстро научились добывать подножный корм: выкапывали сладкие корешки, ели какую-то съедобную траву. Особенно привольно было летом, когда поспевали дикие плоды – урюк, груши, сливы. Апортовые сады были для нас недоступны, они тщательно охранялись вооруженными сторожами, и мы только иногда совершали на них набеги.
Когда мы приехали на Каменское Плато, встал вопрос о моей учебе. В поселке была 4-классная школа, очень слабая, с местными полуграмотными учителями, и многие семьи не решились отдать детей в такую школу. Но мама решила, что мне лучше ходить в школу, чем болтаться без дела, и я пошла во второй класс (Приложение: «…Он уважать себя заставил»).
В первый год я бездельничала, а на второй ситуация резко изменилась. В поселок прибыли новые эшелоны с эвакуированными. У нас оказалось много интеллигенции. В школе появились хорошие учителя, школу сделали 7-леткой. При школе работали кружки, в том числе танцевальный, в котором я участвовала. К праздникам готовились спектакли для взрослых, в которых играли старшеклассники (Приложение: «7 ноября»).
С теплым чувством я вспоминаю свою учительницу в 3-м классе Марию Михайловну, прибывшую из Минска. Особенно запомнились экскурсии в горы, когда М. М. учила нас распознавать горные породы. В Заилийском Алатау было великое разнообразие пород, и мы с удовольствием собирали камни и заучивали их названия.
Школа шефствовала над госпиталем, который располагался в бывшем санатории Турксиб, ниже по дороге в город. Мы давали концерты для раненых, носили туда молоко из подсобного хозяйства, что считалось почетной обязанностью. В эвакуации я подружилась с Асей, которая приехала из Ленинграда и училась в одном классе со мной. Мы много времени проводили вместе, но, к сожалению, потеряли друг друга после возвращения из эвакуации.
Вся эта школьная деятельность развивалась на фоне ужасающей нищеты: отсутствовали тетради, и мы писали на оберточной бумаге и на полях газет, вместо чернил добывали химические карандаши. Легче переносилось отсутствие учебников, т. к. наша память была цепкая. Но зато все мы ощущали «книжный голод». Книги, появлявшиеся в нашем общежитии, обходили всех, иногда пропадали. Поэтому, когда мы вернулись домой, я буквально набрасывалась на книги, в том числе и те, которые читать мне было рано. (Приложение: «Кругъ чтенiя»).
Возвращение в Москву
В начале 1943 г., когда немца отогнали от Волги, почувствовался перелом в войне. Мама сказала, что, как только освободят Вязьму, можно думать о возвращении домой. Но для этого нужно было получить специальное разрешение.
К этому времени дядя Леня после госпиталя приехал в Верхнюю Салду к бабушке. Бабушка написала маме письмо, полное беспокойства о судьбе Лени. Бабушка писала, что дедушка Роман мечтал, чтобы все дети получили высшее образование. Неужели Леня, самый младший, останется без образования, когда старшие дети уже устроены? Мы обе плакали над этим письмом. Мама приложила все силы, чтобы уехать, и нас включили в состав первого эшелона, возвращавшегося в Москву.