Записки арбатской старухи
Шрифт:
Я с восторгом отправилась в школу. В первый день выслала из комнаты Паю, чтобы она не мешала мне делать уроки. Я была прилично подготовлена к первому классу и хорошо училась, но по рассеянности делала грубые ошибки. Учительница решила меня проучить, и за одну такую ошибку поставила двойку. Это подействовало, я испугалась и быстро пришла в себя. В первом классе я много болела, за меня чаще в школу ходила Пая, которая брала домашние задания у учительницы и приносила ей мои тетради. В результате я окончила первый класс с отличием. Похвальных грамот тогда не было и мне вручили книжку рассказов о Дурове с надписью «За отличные успехи и примерное поведение» с подписью И. К. Новикова. Книжка, к сожалению, пропала
Мне очень хотелось попасть на школьную елку. К ней готовились заранее, и я предвкушала волшебный вечер. Зима 1940–1941 года была необычно холодной, морозы за 30–40 °C, мама не хотела меня пускать, но я уговорила Паю. Меня поверх шубы и валенок закутали в большую шерстяную шаль, так что даже щелки для глаз не осталось. Я держалась за Паю и шла вслепую. На углу Мерзляковского и Поварской Пая остановилась, чтобы дать мне подышать. Она приоткрыла шаль, и я увидела необычную картину: уже стемнело, на улице не было ни души, замерзшие дома светили окнами, а на небе над двухэтажной старинной аптекой сияла огромная яркая луна. Мы с Паей были одиноки в этом ледяном пустом и немного страшном мире. Мы быстро свернули в переулок и пошли в школу. Елку я не помню, самое яркое впечатление осталось от холодного лунного неба над замерзшей безлюдной улицей.
Несмотря на простуды, следовавшие одна за другой, на выпускном утреннике в школе я тоже смогла побывать и даже танцевала на нем танец розового цветка. Но сразу после этого заболела дифтеритом и испортила все планы моих родителей. Болела я дома, где мама организовала карантин, она сама ухаживала за мной, а Пая и папа поддерживали связь с внешним миром.
Война
Я поправилась, но еще считалась носителем инфекции и не имела права общаться с детьми. Родители решили вывезти меня на дачу в Кратово. Дача была снята заранее. Переезд на дачу был назначен на воскресенье. Машина была загружена, квартиру заперли и все спустились вниз. Папа нес меня на руках, т. к. я была еще слаба. Шофер, ожидавший нас у машины, сказал:
– Сейчас будет говорить Молотов.
Мы стали ждать. На Арбатской площади были включены репродукторы, площадь постепенно заполнялась народом. Молотов произнес свою речь. Мы все поднялись в дом.
Папа начал звонить по телефону, они с мамой о чем-то советовались с друзьями. Шофер говорил о явке на призывной пункт. Мы с Паей просто ждали.
В конце концов, родители решили ехать: все было готово, меня нужно увезти на свежий воздух. По дороге мы отмечали первые признаки войны на улицах города: около сберкасс выстраивались небольшие очереди, на улице появилось много военных с противогазами через плечо. На стенах домов появились плакаты с надписями: «газоубежище».
В Кратово было тихо, с участков не доносилось никаких звуков. Родители нас с Паей устроили на даче и уехали в город. Мы прожили с Паей неделю, почти ни с кем не общаясь. Слышно было только карканье ворон, которых в том году было великое множество. Потом приехал папа на машине и увез нас в город.
В этот момент началась эвакуация. В эшелон Академии Наук нас не взяли из-за моего дифтерита. Но опасность приближалась. Правительство распорядилось вывезти всех детей из Москвы за черту города ввиду возможности бомбежек. Мы с Паей уехали в деревню под г. Дмитровом, где были какие-то знакомые. Позднее к нам присоединились бабушка с Галей. Москву начали бомбить, вечерами над городом виднелось зарево. От неопределенности и рассказов становилось страшно. Мы пробыли там несколько дней, потом приехали мама и дядя Аркаша и увезли нас. Завод дяди Аркаши готовился к эвакуации. Больше мы с ним не виделись до конца войны.
Центр Москвы бомбили особенно жестоко, хотя все большие ансамбли зданий были уже под камуфляжем.
7
В это время дядя Сережа был в Германии, в начале войны состав посольства находился под домашним арестом, и шел торг с немцами о спасении нашего посольства. Тетя Зина закончила институт на год позже Сережи. Она должна была лететь в Берлин 21 июня 1941 г. Но в тот день самолет не полетел по погодным условиям. А на следующий день началась война. Сережа сообщил мамино имя, как доверенного лица для контактов с наркоматом. Мама звонила туда и получала какую-то информацию. Поэтому Зина была в то время очень близка с мамой.
Днем было спокойно, мы гуляли на бульваре, Пая ходила за провизией, кошмар начинался вечером. На Никитском бульваре устроили пункт противовоздушной обороны: каждый вечер поднимали в воздух аэростаты, похожие на колбасы. На домах, окружающих Арбатскую площадь, поставили зенитки и прожекторы. Однажды мы видели, как немецкий самолет попался в перекрест прожекторов. Зенитки не могли его достать, и он вырвался из светового пятна и ушел. Как было больно! Был введен режим затемнения. Все окна должны быть зашторены, чтобы ни один луч света не пробивался. Распространились слухи о пятой колонне, о сигнальщиках, которые сквозь шторы указывают самолетам цели фонариками. Дети начали днем играть в ловлю шпионов.
В одну ночь бомбежка была особенно длительной и жестокой. На Москву прорвалось много бомбардировщиков, которые знали, где центр города. На Арбате разбомбили угловой доходный дом на углу Воздвиженки. В нашем доме выбило все стекла. В это время папа и дядя Коля стояли перед парадным. Их втащило на второй этаж воздушной волной вместе с осколками стекла, и у обоих кожа была содрана.
В это время у нас в квартире жила птичка в клетке – реполов. Его купили мне в утешение вместо котенка. Реполова убило: в комнату влетел осколок снаряда и попал ему в головку. Мы похоронили реполова на Никитском бульваре под липой.
Эвакуация
В середине августа начал готовиться к эвакуации папин Институт эпидемиологии и микробиологии. Разные отделы института направляли в разные места в расчете на то, что в тылу на их базе будут созданы предприятия по производству медикаментов для фронта. Папа устроил нас с мамой в эшелон, идущий в Алма-Ату. У мамы была возможность работать в эвакуации в этом институте. Папа оставался в Москве, т. к. он, как и другие ведущие специалисты, занимались размещением в тылу научных и научно-производственных учреждений. Пая тоже осталась в Москве сторожить квартиру.
Мы ехали в товарном вагоне, где были устроены двухэтажные нары. Наше место было на втором этаже у окошка – «лежбище», окруженное нашими вещами. Количество багажа на одного человека было ограничено, и вещей было не так много. Погрузились вечером на Москве-товарной, отъезжать должны были утром. Провожающие ушли. А ночью началась бомбежка. Деться некуда, составы ездили по рельсам взад и вперед, чтобы труднее было попасть. Ехали мы до Алма-Аты две недели. Наш поезд задерживали на всех станциях и полустанках, особенно в Зааралье, где была одноколейка. Мы пропускали составы с солдатами и орудиями.