Записки гадкого утёнка
Шрифт:
А что о них думают другие? Каково общее мнение (на которое обычно ссылаются, говоря о народах диаспоры)? Об этом пишет другой апологет, Марк Минуций Феликс, автор диалога «Октавий». Язычник Цецилий свидетельствует там:
«…Они называют друг друга без разбора братьями и сестрами для того, чтобы обыкновенное любодеяние через посредство священного имени сделать кровосмешением: так хвалится пороками их пустое и бессмысленное суеверие. Если бы не было в этом правды, то проницательная молва не приписывала бы им столь многих и отвратительных злодеяний. Слышно, что они, не знаю по какому нелепому убеждению, почитают голову самого низкого животного: голову осла. Религия, достойная тех нравов, из которых она произошла! Другие говорят, что эти люди почитают гениталии своего предстоятеля и священника, и благоговеют как бы перед действительным своим родителем. Не знаю, может быть все это ложно, но подозрение очень оправдывается их тайными, ночными священнослужениями. Говорят также, что они почитают человека, наказанного за злодеяние страшным наказанием, и бесславное древо креста: значит, они имеют алтари, приличные злодеям и разбойникам, и почитают то, что сами заслуживают. То, что говорят об обряде принятия новых членов в их общество, известно всем и не менее ужасно. Говорят, что посвящаемому в их общество предлагается младенец, который, чтобы обмануть неосторожных, покрыт мукою: и тот, обманутый видом муки, по приглашению сделать будто бы невинные удары, наносит глубокие раны, которые умерщвляют младенца, и тогда, — о, нечестие! — присутствующие с жадностью пьют его кровь и разделяют между собой его члены. Вот какою жертвою сцепляется их союз друг с другом, и сознание такого злодеяния обязывает их ко взаимному молчанию…
В день Солнца они собираются для общей вечери со всеми детьми, сестрами, матерями, без различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорится и вино воспламенит в них жар любострастия, то собаке, привязанной к подсвечнику, бросают кусок мяса на расстоянии большем, чем длина веревки, которою она привязана; собака, рванувшись и сделав прыжок, роняет и гасит светильник, и в темноте все предаются свальному греху. Таким образом все они, если не самим делом, то в совести делаются кровосмесниками, потому что все участвуют желанием в том, что может случиться в действии того или другого»
Мне кажется, что сходство между ранними христианами и народами диаспоры достаточно полное. Апостол Павел не творил из ничего; скорее, как Микеланджело, он взял глыбу камня и отбросил всё лишнее. Так же я представляю себе возникновение монотеизма. Пророки отбрасывали лишнее — то, что противоречило непосредственному интимному отношению верующего с верховным творческим Духом, который с самого начала был налицо.
Как это доказать исторически? Не знаю. Отрывочные сведения о каких-то иберу (чужаках, пришельцах) начинаются с III тысячелетия до Р.Х. (архив Эблы, сирийского города, процветавшего в XXV–XXIII вв. до н. э.). Может быть, это исток еврейского народа — и тогда евреи издревле народ диаспоры; а может быть, иберу Эблы — какие-то другие чужаки, другие пришельцы, всякие пришельцы, наподобие метеков в Афинах. Когда именно иври — пришелец — стало именем одного народа, евреев? До или после египетского плена? Кем был Авраам (если видеть в нем лицо историческое)? Пастырем стад, вроде нынешних бедуинов? Библия рисует скорее изворотливого торговца, готового продать Сарру то местному князю, то фараону. И вот именно он, этот не очень щепетильный муж, удостоен посещения трех ангелов — а потом становится «рыцарем веры» (Кьеркегор) и готов принести любимого, единственного сына в жертву Единому. Как эта мелкая подлость (продажа Сарры) и вершина веры совмещались в одной груди, в одном сердце? «Широк, слишком широк человек. Я бы сузил». Тут не Николка (как сказал бы Порфирий Петрович), не простодушный бедуин, а изощренный горожанин, разом созерцающий две бездны. И я не удивился, натолкнувшись на гипотезу, что Авраам — житель Ура Халдейского (XVIII в. до Р.Х.).
Кто, собственно, попал в Египет? Яков, боровшийся с ангелом? Или Авраам, Исаак и Иаков принадлежат мифологии (а не истории), а какие-то пришельцы, забредшие в Мицраим Бог знает когда, стали народом только после Исхода, во главе с Моисеем? Был ли Иосиф визирем Эхнатона, участником и вдохновителем его реформ? Моисей (как считал Фрейд) — египетский принц, тайный сторонник еретика Эхнатона, решивший увлечь за собой группу пришельцев и построить с ними новое царство нового Бога… Все эти вопросы могут быть поставлены, и можно сочинить разные сценарии исторического процесса, но все они — только сценарии. В научной истории народа Библии — огромные белые пятна; ученый, привыкший осторожно переходить от факта к факту, пасует, и открывается простор воображению.
Опираясь на данные смежных наук, можно себе кое-что представить. Хотя в таких реконструкциях прошлого факт отстоит от факта на тысячу лет и ничего нельзя доказать. Разве только показать, что установившиеся суждения тоже не слишком многого стоят, и если говорить строго, — мы не знаем о происхождении монотеизма решительно ничего. А потому допустимы любые, самые смелые гипотезы.
Говорят, что Авраам слышал Бога. Я в это верю. Все основатели великих религий слышали Бога. Слышал Мани, слышал Мохаммед… Но Бог говорит с каждым на его языке. Молния сверхсознания осознается в символах культуры — индийской в Индии, средиземноморской — в Средиземноморье. В Индии эта молния падала много раз, и ни одного раза Бог не потребовал — отвергнуть всех других богов. Почему Бог потребовал этого от евреев?
Говорят о склонностях семитов к монотеизму. Но (даже если не вспоминать Аккад, Вавилон, Ассирию, Финикию, Карфаген) религия арабов до Мохаммеда вовсе не была монотеизмом. Был верховный незримый Аллах, и были другие боги. Чтобы превратить эту религию в монотеизм, понадобилась религиозная революция ислама. Мохаммеда вдохновили «народы Книги». А кто вдохновил Авраама?
Говорят, что политеизм отражал первобытнообщинный строй, а монотеизм был идеальным отражением восточной деспотии. Но Сын Неба и Чакравартин — владыки четырех стран света — не отражались в монотеизме. И египтяне никакого тяготения к монотеизму не испытывали. Наоборот: они отвергли реформу, навязанную им Эхнатоном. Там, где правили цари, монотеизма не было. А там, где сложился монотеизм, не было царей. Израилем, вплоть до Саула, правили судьи {47} . А во многие важные периоды и государства не было (египетский и вавилонский плен).
Многие советские ученые считают, что монотеизм начался позже — в VI–V вв. до Р.Х. Но при этом монотеизм смешивается с иконоборчеством. Если монотеист может ставить свечку перед иконой, то почему нельзя — оставаясь монотеистом — плясать вокруг золотого тельца? Считал ли Аарон тельца, которого отлил для народа, богом? Или только символом, знаком, образом, воплощением Бога?
«Ученые это считают борьбой религий и проникновением язычества в монотеизм юдаизма, — пишет об этом А.Д. Синявский, пересказывая В.В. Розанова. — Но, вопрошает Розанов, разве Аарон поклонялся другому Богу, чем его брат Моисей? Нет, конечно. Все различие состояло только в изобразимости или неизобразимости Божества. Аарон только несколько вульгаризовал, материализовал невидимого. Бога, чьи рога торчали из жертвенника («жертвенник в Иерусалимском храме имел два рога» — с.100). Спор Аарона с Моисеем, который разбил изваянного быка, это не борьба двух религий, а лишь оттенки и волны колебаний в пределах одной религии. Так же как в пределах христианства были споры между сторонниками почитания икон и иконоборцами» (Синявский А. «Опавшие листья» В.В. Розанова. Париж, 1982. С. 100–101).
При всей заведомой и не раз подчеркнутой отдаленности В.В. Розанова от науки, в его рассуждениях есть замечательная формулировка: «не борьба двух религий, а лишь оттенки и волны колебаний в пределах одной религии». Или, по-моему, — в пределах одного процесса перехода от диффузной первобытности религии к монотеизму…
Понять мысль Розанова мешает скандальный пример с золотым тельцом, очень уж это зафиксировано в сознании, и неохота вывернуть хрестоматийно известное наизнанку. Но оставим ненадолго тельца и обратимся к шиваизму. Один из символов Шивы — бык Нанда. Изваяние этого тельца — почти в каждом шиваитском храме. Бог ли это? И да, и нет. Для шиваитского богослова бык — только «облик игры» Шивы. На уровне богословия шиваизм очень близок к монотеизму. Разница в том, что тварных небожителей индуисты вообще (и шиваиты в частности) продолжают называть богами; но трансцендентный аспект, превосходящий всё тварное, имеет (для шиваита) только Шива; он один создает (и разрушает) вселенную во время пралайи (отдаленно напоминающей Страшный суд). Словом, Шива (для шиваита) — Бог с прописной буквы, а остальные боги — на грани превращения в ангелов, архангелов, херувимов и серафимов. Хотя эту грань индуист никогда не переходит — у него другая логика, он различает не истинного бога от ложного, а более истинного от менее истинного, большую реальность от меньшей и т. п. Если внести в индуизм средиземноморскую логику, с ее резким делением черного и белого, истины и лжи, реальности и нереальности, вечного спасения и вечной гибели, — Шива превратился бы в Ягве, а Нанда — в херувима. Которого и евреи представляли себе в виде крылатого быка. Хотя поклоняться образу херувима не смели.
Как только мы перебрались по ту сторону Суэцкого канала, логика Библии становится недействительной, можно свободно творить и разрушать кумиры, исчезает единственность откровения и Единое выступает в тысяче ликов. Это состояние, очевидно, старше, древнее. Соединив данные индологии и этнографии первобытных племен, можно сделать вывод, что ни первобытного политеизма, ни прамонотеизма не было. Не было самой дихотомии: единобожие — многобожие. Было диффузное состояние, из которого можно было по-разному выйти (эллины и иудеи) или — по-разному сохранить его (Индия к Китай). Общую теорию этого процесса еще в XIX веке разработал Макс Мюллер, и тогда же ее принял Вл. Соловьев, вопреки тогдашней этнографии, путавшейся в различных «измах». В статье «Первобытное язычество: его живые и мертвые остатки» (1890) Соловьев пишет:
«Как известно, Макс Мюллер весьма убедительно доказал (главным образом, по отношению индийцев древнейшей ведической эпохи, но то же может быть доказано и относительно других народов), что ни настоящего единобожия, ни настоящего многобожия тут быть не могло по той простой причине, что сами боги не были достаточно фиксированы и обособлены, так что каждый смешивался со всеми и все сливались в одном. Чувствовалось с самого начала единство чего-то божественного, обнимающего и проникающего весь мир, но это единство не приурочивалось постоянно и окончательно к какому-нибудь одному богу, а связывалось, смотря по обстоятельствам, то с тем, то с другим: каждому из них в таком случае приписывались свойства не только верховного, но и единственного божества, разумеется, не с отрицанием всех прочих, а с превращением их в имена и атрибуты всеединого. Таким образом. Макс Мюллер признает просто не относящимися к делу отвлеченные категории единобожия и многобожия, взятые из позднейшего духовного состояния, а для обозначения описанной им первобытной фазы религиозного сознания он предлагает особый термин — кафенотеизма или енотсизма»
(сейчас принято транскрибировать это слово иначе — генотсизма. — Г.П.).
«…Научная мысль должна будет отстранить и много других столь же неуместных вопросов… Было ли здесь понятие о личном разумном существе, или же только понятие о безличной субстанции или субстрате всех вещей? Как много было написано в пользу того или иного ответа на этот вопрос. А между тем… если никто не интересуется знать, держались ли они (первобытные люди. — Г.П.) в теории цветов воззрений Ньютона или идей Гёте, то почти столь же странно требовать от них определенного выбора между абсолютной субстанцией Спинозы и Верховным Разумом Лейбница.
Божественное всеединство не столько мыслилось, сколько чувствовалось…»