Записки натуралиста
Шрифт:
Не добычлива вальдшнепиная тяга. Под Москвой далеко не в каждый выезд удается охотнику сделать удачный выстрел. Чаще он издали увидит летящего вальдшнепа, услышит его своеобразный весенний голос и после этого на долгое время живо сохранит в памяти тихий вечер, проведенный им на лесной опушке.
Многие, конечно, знают, что вальдшнепы – перелетные птицы. Осенью они задерживаются на своей родине до наступления заморозков, а затем отлетают к югу. Одни птицы перезимовывают на Южном побережье Крыма и в Закавказье, другие летят дальше, достигая берегов Средиземного моря. Пройдет зима, стает снег, и вальдшнепы тронутся в обратный путь на далекую родину. Пролет их совершается на зорях и ночью. Птицы покидают днёвки в вечерние сумерки и, поднявшись на крылья, летят всю ночь до утреннего рассвета. И пока они пересекают южные безлесные части нашей страны, они летят торопливо, без голоса, так что и догадаться бывает трудно о вальдшнепином пролете. Но
Она начинается еще во время пролета и, после того как вальдшнепы достигнут гнездовых мест, продолжается здесь до второй половины июня, а иногда и до начала июля. Но особенно хороша тяга в ранневесеннее время, когда деревья еще не покрыты листьями и прозрачный лес на вечерних зорях кажется окутанным голубовато-зеленой дымкой.
– Поедем сегодня, – как-то обратился ко мне один из моих сослуживцев. Вместо ответа я кивнул головой в знак согласия. При этом кратком разговоре как-то не возник вопрос – зачем ехать, куда ехать, – все и без лишних слов было ясно. Да и куда весной после работы могут стремиться охотники – конечно, только на тягу. Обычно я не езжу на эту охоту далеко от города – ведь вальдшнепы весной тянут повсюду, а при обильном пролете – даже в парках, в черте самой столицы. Но иной раз так хочется побыть одному среди природы, не слышать шума многолюдного большого города.
На этот раз мы сошли с поезда на станции Голицыно и, пройдя 2-3 километра сначала по полотну железной дороги, потом лесом, наконец остановились на лесной вырубке. С востока и севера ее окружал старый еловый лес, с другой стороны вдоль небольшой речки с болотистыми берегами тянулось лиственное мелколесье. Толстая дуплистая осина да две крупные ели почему-то остались на вырубке и высоко поднимали свои вершины среди пней и молодой поросли.
– Становись здесь, – сказал я спутнику, указывая на эту группу деревьев, а сам перешел речку, потом пересек темный ельник и вышел на лесную болотину, поросшую молодым осинником. Узкой лентой, наверно метров на двести, протянулась она между двух хвойных массивов леса. Хорошее это место. Я давно оценил его и при каждом удобном случае езжу сюда на тягу. Где бы ни тянул вальдшнеп, но как только долетит он до этой прогалины, сейчас же свернет к болотцу, спустится совсем низко над молодой порослью и, как-то особенно громко издавая свои весенние звуки, медленно взмахивая крыльями, летит до другого конца.
До начала тяги еще далеко. В ожидании вечера я удобно усаживаюсь на широкий пень, гляжу на лес, на бледное голубое небо, слушаю, как звонкими голосами перекликаются зяблики, как поет овсянка. Бесконечно дорога мне ее несложная милая песенка – она так гармонирует с природой нашего севера. И я вслушиваюсь в издавна знакомые звуки, вспоминаю такие же вечера, проведенные на лесной опушке в прошлые годы.
Солнце тем временем все ниже склоняется к западу; его яркие лучи пронизывают еще не одетое листвой мелколесье, блестят в темной воде лесного болота. Наконец красный лик заходящего солнца, освещая только вершины крупных деревьев, тонет за горизонтом, и кругом сразу становится сумрачно, свежо и сыро. Кончился день, но не стихла природа. С остроконечных вершин темных елей еще долго льется неторопливое звучное пение дроздов, в глухой чаще время от времени звучит короткая скрипучая песня зорянки. Но пройдет еще около получаса – сгустятся сумерки и умолкнут птицы. И тогда на самое короткое время в лесу воцарится торжественная тишина: ни ветерка, ни движения, ли звука.
«Цы-вить, цы-вить», – издали заслышит охотник своеобразное цырканье и замрет в ожидании. Это наконец поднялся в воздух и потянул над лесом первый вальдшнеп.
В тот вечер, о котором мой рассказ, охота не удалась. Весна запоздала, тяга была плохая, и я только издали услышал голос одного протянувшего вальдшнепа. Но зато, когда наступили поздние сумерки, весь лес вдруг наполнился своеобразными весенними криками лесной совы – серой неясыти. «Ху-ху-хуу-хууу-уу», – кричала ночная птица, и эти необычные мощные звуки, казалось, содрогали дремлющий лес, проникая в самые глухие и отдаленные его уголки. «Ху-ху-ху-у-у-у…» – откликалось далекое эхо.
Забыв о вальдшнепах, о тяге, обо всем на свете, я стоял на прогалине и, как зачарованный, слушал эту чудную лесную музыку. А мощный голос то стихал на короткое время, то возобновлялся с новой силой. Трудно даже было поверить, что это кричит сравнительно небольшая птица.
Вдруг в том направлении, где я оставил своего спутника, раздался выстрел. Он прокатился по лесу и откликнулся эхом. И после него в лесу наступила какая-то особенная, гнетущая тишина. Долго я ждал, не закричит ли опять неясыть, но крик не возобновлялся,
– Это ты сову убил? – не дойдя до старой осины, издали крикнул я.
– С чего ты взял? Не я, конечно, – тоже с раздражением ответил из темноты голос. – Зачем я буду стрелять по сове? Выстрелил какой-то охотник, – продолжал мой товарищ, когда я подошел к нему ближе.
– Пора домой – уже поздно, тянуть больше не будет, – проронил я, бросая взгляд на сильно потемневшее небо.
И мы, не находя темы для разговора, молча побрели сначала вырубкой, потом тропинкой сквозь ельник. Здесь было совсем темно. Под ногами хлюпала насыщенная влагой почва да изредка хрустел сухой валежник.
– Не житье под Москвой совам, – нарушил я молчание, когда мы наконец вышли к железной дороге и тропинкой направились к станции. – Охотников в Москве хоть отбавляй, а среди них немало таких, которые и представления не имеют, насколько полезны совы. Встретит такой охотник в лесу странную большеголовую птицу, не задумываясь, убьет ее и решит сделать чучело. Вот почему серые неясыти стали под Москвой редкостью. И напротив, возьми Закавказье – там этих сов очень много. Они живут и в лесах, и в садах, часто у самого жилья человека, истребляя крыс и других грызунов-вредителей. Иной раз утром выйдешь из дому и увидишь сидящую под окном совушку. Распушится она вся, голова у нее большая, круглая, глаза тоже большие и черные, с едва заметным малиновым оттенком. Близко подойдешь к ней, а она не боится, сидит на том же месте, только круглые глаза на тебя таращит. А ранней весной – в марте или в конце февраля – вечерами, как начнут перекликаться эти неясыти, – красота такая, что представить трудно. Одна кричит рядом, другая – в соседних садах, третья – в лесу. В горах откликается эхо. Слушаешь – и не можешь наслушаться лесной музыки.
Много раз после этого случая приезжал я на тягу в Голицыно. По-прежнему вечерами до тяги пели дрозды и зорянки, потом то хорошо, то плохо тянули вальдшнепы, порой раздавался выстрел, только ни разу не слышал я на знакомой вырубке крика серой неясыти. После того как при нас была убита одна из птиц, другая, видимо, покинула этот лесной массив, и совы совсем перестали гнездиться в окрестностях станции.
ТРУШКА
В широкой котловине среди бугристых песков, где мы расположились лагерем, помещался крупный «городок» грызунов-песчанок. По меньшей мере на 50 метров кругом вся почва, поросшая мелким саксаулом и усыпанная отмершей растительностью, была сплошь изрыта зверьками. Бесчисленные норки шли в различных направлениях, их ходы перекрещивались и соединялись, представляя собой сложный лабиринт, в котором, вероятно, и самим обитателям было нелегко разобраться. Когда после дневной стоянки я проснулся от громкого свиста зверьков и выбрался из палатки, десятки потревоженных песчанок побежали к своим норкам. Здесь, чувствуя себя в безопасности и готовые в любую секунду скрыться в подземном убежище, они поднимались на задние лапки и с любопытством рассматривали нарушителей покоя. Однако на протяжении последней сотни километров, пройденной нами по песку Кызылкумов, мы встречали песчанок так часто и они так надоели нам своим назойливым свистом, что я перестал обращать на них внимание.
И сейчас меня интересовали не наши многочисленные соседи, а крупное гнездо какой-то птицы, устроенное на широких ветвях старого саксаула. Оно виднелось в километре от нашего лагеря. Захватив палку, я зашагал в том направлении. Но на этот раз я не достиг цели.
Не прошел я и половины расстояния, как под ногой подалась рыхлая почва, и я по колено провалился в нору песчанки. Конечно, это не могло задержать меня надолго – не в этом дело. В момент, когда под моей тяжестью, поднимая пыль, рухнуло подземное жилище, из него выскользнул какой-то длинный пестрый зверек и в ту же секунду исчез в соседней норке песчанки. Из-за пыли я не рассмотрел его как следует. «Вероятно, перевязка», – подумал я и, отойдя несколько в сторону, стал следить за норкой, где скрылось животное. И не напрасно. Вскоре любопытство неведомого зверька побороло страх и из норы появилась пестрая, белобровая мордочка. Прошло минут пять, я не двигался, и смешной зверек, продолжая следить за мной своими иссиня-черными глазами, осторожно вылез наружу. Извиваясь как змея, он на брюхе прополз около метра и вновь скрылся в следующей норке песчанки. Я же, не отрывая глаз, все время следил за этим странным, оригинальным животным. «Нужно поймать живым», – решил я и, заткнув нору палкой, спешно зашагал к лагерю за чекменем и лопаткой.