Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp
Шрифт:
Я в ответ заметил, что английский король Эдуард Восьмой ради любимой женщины пожертвовал даже короной — эта история вдохновляла меня, разве генеральские погоны хуже короны?
Вернулся я через месяц и с удивлением узнал, что уже уволен по статье о служебном несоответствии (наконец-то поняли, что дурак, — скорость потрясающая! обычно на пенсию отправляют со скоростью черепахи), отправлен в запас с пенсией, но (о страшная месть Крючкова!) лишен привилегий при оплате коммунальных услуг, вычищен из резерва КГБ, брошен в рядовой армейский военкомат подальше от славного жандармского корпуса. Коня, коня, полцарства за коня!
Выстрел наконец прогремел, все было кончено, я остался жив и весел, кони понесли дальше.
Командировка в Гренландию, где автор топил льды своею палящей любовью, ел мясо нерп, моржей, тюленей и белых медведей, полюбил карточную систему на выпивку и увидел живую писающую гренландку
Кто под звездой счастливою рожден,
Гордится славой, титулом и властью.
А я судьбой скромнее награжден,
И для меня любовь — источник счастья.
3.9.79. Я начинаю думать о тебе рано-рано, с самого утра, когда бреюсь, думаю, когда отжимаюсь от пола и прыгаю вверх, и вот сейчас снова думаю, двигаясь со всей оравой на кофе, сервированный нам, талейранам, за час до завтрака, то есть я всего лишь хочу сказать, что начал думать о тебе ровно в шесть тридцать утра, пожалуй, я единственный в мире человек, который думает о тебе в Гренландии, этой шумной мыслью я объят и за столом, и разбрасывая «гуд морнинги», ее перебивает лишь предвкушение торосов и айсбергов, еще не явившихся глазу.
Начиналось с того, что, расставшись с тобой (и думая о тебе), я прибыл на место сборища в аэропорту Каструп и был принят догоподобным шефом протокола за австралийского посла (не подумай, что я шел под руку с кенгуру).
Потом активно знакомились, интересуясь качеством проливных дождей в обоих полушариях, потом долго летели, чуть злоупотребляя первым классом (две бутылки доброго бордо, моего друга), потом взошли на корабль и выслушивали приветствия капитана, славного парня со щербинкой в зубах, с гордостью демонстрировавшего фотографии своих маленьких дочек.
Итак, кое-что о высокочтимой компании.
Пакистанский посол, лысый трезвенник (что отвратительно), постоянно твердящий, что жизнь его на земле лишь несущественная деталь перед счастьем после смерти.
Австралийский посол — нечто розовое, лоснящееся, круглое, как у макаки, напоминает Мышь-Соню у Кэрролла в исполнении художника Джона Тенниела, списавшего ее с ручного вомбата Данте Габриэля Россетти.
Жена его бледна, тускла, как окошко в темнице сырой, и ее унылый длинный нос окружен бугристою кожей, усеянной черными точками, — так пропадает вера в вечную женственность.
Бельгийский посол, седой, импозантный жизнелюб, участник Сопротивления, нормальный пьющий человек.
Канадский советник, очень утомленный и призрачный, странно, что я не забыл о нем упомянуть.
Немецкий советник с женой — предусмотрительные жмоты, которые боятся остаться без еды и питья, а потому все время тащат что-то со стола в свою нору.
И Дог с женой.
А я думаю о тебе.
Информация для размышления: по гренладскому сухому закону полагается 72 единицы в месяц на нос (бутылка вина—6, виски—24), жить можно, хотя плохо.
Первая встреча с живым гренландцем, у него от эскимосского синдрома бегают глаза, он — муниципальный советник и носит белую водолазку (похож на совписателя в ресторане ЦДЛ, не хватает лишь кожаной куртки), разговор пуст, как воздух.
Корабль наш называется «Диско», и мы пройдем вдоль западного берега материка Гренландия, что, честно говоря, полная чепуха по сравнению с твоими плечами, обнятыми моею мужественной рукой.
Плывем, за окном холодная, прозрачная, синяя красота. Хочется жениться на гренландке и подохнуть, моя милая.
Человечество поразительно едино в своих забавах, и на гренландских скалах, как на Орлиных у Агурских водопадов, начертаны имена жаждущих остаться в памяти на вечную память.
Не глохнет высоколобая дискуссия: подталкивал ли Запад Гитлера к нападению на Союз или нет? Почему-то все ругают не Чемберлена, виновного за Мюнхен, а невиноватого сэра Уинстона, все орут. Гомо (так назовем пакистанца) замечает, что я — human, то бишь похож на человека, — комплимент советскому дипломату, всегда застегнутому на все пуговицы, включая самые нижние.
4.9.79. Черт побери, какая сильная качка, просто пятнадцать человек на сундук мертвеца, — и-го-го и бутылка рома! Курю с утра сигары, обвевая Гомо, и сожалею вслух, что я не буддист, а правоверный коммунист, за что и гореть мне голубым пламенем в аду, пока Гомо будет наслаждаться собственными превращениями из летучей мыши в сахарный тростник.
За бортом плывут совсем обнаженные скалы, за ними горы, покрытые снегом.
Порт Холстенборг, на берегу лупоглазят тупыми мордами туземцы, на нас смотрят с вожделенным интересом, словно мы в пробковых шлемах и привезли бочки с виски, весь городок разбросан по скалам.
Визит в школу, где девочки выделывают одежду из звериных шкур. О, брюки из шкуры белого медведя, мечта моей жизни, ты любила бы меня в них как сорок тысяч братьев!
Пробежка по магазинам града Холстенборга. Обидно, что даже здесь, у черта на куличках, все забито товарами, а между тем в родных пенатах… почему?
Оказывается, запрещено ввозить собак (я, конечно, уложил в чемодан десяток дворняг), и не из антисобачьих соображений, а просто чтобы не подпортить породу знаменитого гренландского шпица.