Записки уголовного барда
Шрифт:
Через пять минут я в набитом до отказа «воронке». На этот раз — в «общей хате».
— Слушай команду конвоя! По дороге не курить, не орать, с конвойными не разговаривать. При попытке бегства или нападения оружие применяется без предупреждения. Ясно?
— Ясно. Поехали, начальник.
В тишине чей-то голос грустно добавляет:
— Поехали... домой.
В кузове темно. Курим в рукав. Со всех сторон вопросы: за что? как? по чьему указанию? Общий настрой «воронка» — антикоммунистическая маевка. Отвечать не очень хочется, но отвечаю. Любой ответ сопровождается комментариями
До тюрьмы езды не больше четверти часа. Перед воротами «воронок» пронзительно сигналит. Слышится звук отворяющихся створок, и мы въезжаем в глухой бетонный бокс. Мотор глохнет, наступает тишина.
— Встречай, тюрьма, — давно не виделись! — острит кто-то из темноты.
Глава 15
Тюрьма
Процедура выгрузки здесь та же, что и в изоляторе, только в обратном порядке и построже. Выдергивают по одному, входишь в тесный тамбур, дверь следом захлопывается. В маленькое зарешеченное окошко громко и ясно докладываешь свои данные. Дежурный тщательно сверяет, ставит в деле какие-то пометки, пишет номер камеры. Распределение закончено. Сбоку открывается кованая глухая дверь.
— Пошел... Следующий!..
Выхожу в большое помещение. Люди в форме, но уже без оружия, с нескрываемым любопытством разглядывают с головы до ног.
— Ох, клопомором-то как пахнет, — для поддержания разговора начинаю я.
— Это не клопомором, это тюрьмой пахнет! — ржет в ответ какой-то прапорщик. — По первой ходке, что ли?
Всеми командует майор с красной повязкой на рукаве.
— Новиков?
– Я.
— Головка от хуя!.. Имя, отчество, статья?..
Ну вот, еще одна мразь. Громко выкрикиваю прямо в его кокарду имя, отчество и статью.
— Та-а-к... Новикова в отдельную.
Ведут в бетонный бокс, похожий на пенал, размером метр на метр. Напротив двери замурованная в стены лавка — засиженная до блеска доска. В углу пустой бачок «под воду». Стены — «под шубу», мазанные желтой известью. Толстенная дверь с глазком и «кормушкой». Ни окон, ни отдушин.
Майор за дверью командует:
— Новикова после проверки на первый пост.
Плюхаюсь на лавку, откидываюсь спиной к стене. Где-
то беспрестанно хлопают двери. А здесь — тишина. С прибытием, Александр Васильевич!
Проходит час, другой. Над головой слышится шорох. Оборачиваюсь. Под самым потолком по стене ползет черное, циклопическое насекомое. Нечто среднее между черепахой и тараканом. Длиной с пачку сигарет. Если бы на воле сказали, что в тюрьме живут такие звери, ни один ботаник или энтомолог не поверил. Хороший сокамерник, ничего не скажешь, главное, неторопливый. Сколько ты уже отмотал? Гляжу на него и улыбаюсь. Хочется пить. Стучу в дверь.
— Гражданин начальник, в бачке воды нет...
— Скоро в камеру пойдешь, там будешь пить, пока не обоссышься!
Таракан опускается все ниже и ниже. Не боится — в тюрьме живность убивать нельзя. За исключением вшей, клопов и тараканов.
Этого не пришибли, видно, только
Отпирают дверь.
— Выходи на коридор. Пошли на шмон.
Иду в пустое гулкое помещение. Вдоль стен — лавки.
— Раздеться догола. Одежу разложить. Сам отходи в сторону.
Сижу голышом на скамье, жду, пока собака обнюхает и ощупает зубами все мое имущество.
— Ступень есть?., колеса?., мойки?., стары?., бабки?.. — спрашивает сопровождающий.
— Что?
— Заточки, говорю, таблетки, бритвы, карты, деньги? Непонятно, что ли?
— Понятно. Ничего этого нет.
— Собирай шмотки, пошли.
Идем по коридорам, переходам, выходим во внутренний двор.
— Шагай вперед. Сейчас на стрижку и в прожарку. Потом в баню. Получишь матрасовку, одеяло, кружку и — в камеру. Все понял?
Баня в дальнем конце двора, в отдельном корпусе. Сбоку высоченный забор, черные ворота. За воротами — купола церкви, что стоит посреди кладбища. Я бывал в ней не раз. Теперь же ее купола кажутся родными и сказочными.
— Сначала — стричься, — командует старшина.
Цирюльня — маленькая каморка без зеркал и одеколонов. Бетонный пол, в углу метла, сметать волосы. Судя по копнам, лежащим вдоль стены, — стригут быстро, часто и наголо. Посреди каморки стул. Парикмахер — улыбчивая женщина, похожая на больничную сестру-хозяйку.
— Красивые волосы, но что поделаешь... Не расстраивайся, на свободе новые отрастут. Давай голову вниз наклоняй. Это недолго, хе-хе.
Сижу на табуретке, гляжу в пол между ног. Жужжит машинка. От затылка ко лбу... От лба — к затылку... От уха — до уха... Меж ботинок падают хлопья. Никогда не думал, что они такого цвета. Длинные, каштановые с отливом. Были модной прической и вот — на бетонном тюремном полу, сиротливой горкой. Как пакля.
— Красив? — криво улыбаясь, спрашиваю у тетки.
— А то!
В дверях сопит старшина. В «прожарочной» — опять догола. Тряпки — в железный короб и — в адскую машину. Старшина выдает четвертушку хозяйственного мыла с дустом, и я голышом зашагиваю через скользкий порог бани.
Железная дверь с потным глазком гулко хлопает и оставляет наедине с пачкой цинковых тазов. Осклизлый каменный пол, серые сопливые стены, тусклая лампочка в нише — тюремные «сандуны».
— На помывку — пятнадцать минут, — сквозь дверь командует начальник.
— А что так мало? Я в изоляторе пять дней валялся...
— Дома будешь кайфовать. А здесь слушай, что говорят! После водных процедур получаю из прожарки одежду.
Еще пышет и пахнет горелой шерстью, дымом пластмассы и жареными ботинками. Следом— обещанную матра- совку — ветхий тряпичный мешок. Затертое до состояния половой тряпки короткое, непонятного колера одеяло. Возможно, в него заворачивался сам Свердлов, до революции здесь бывавший. Алюминиевую кружку, прокопченную и гофрированную, будто ее погрыз бурый медведь. Штопанную, пропитанную хлоркой простыню размером с полотенце и наволочку свеже-земляного цвета. Закидываю мешок за спину. Пошли.