Записки уголовного барда
Шрифт:
Мои белые, супермодные кроссовки «Адидас», в которых я въехал в тюрьму, приковывали к себе взгляды охраны, заключенных и, кажется, даже собак. Это была несказанно крутая и дефицитная по тем временам вещь. Можно сказать — уровень жизни, достатка и положения. Как сегодня, например, — «Бентли».
— Эй, крысы, мундштук отдайте! — колотит в дверь Петруха. — Мундштук отдайте, сигареты, отдайте, крысы-ы!..
— Сейчас, бля, дам тебе кожаный мундштук, заебешься раскуривать! — отвечает голос из-за двери под ржание еще нескольких глоток.
Глава 16
Полосатики
Несколько
— Скорее всего, подельников арестовали. Сейчас с ними возятся. А может, обыски, квартиры шмонают...
Допоздна не могу уснуть. Часов в камере иметь не положено. Но репродуктор затыкается в десять, значит, уже далеко за полночь. По коридору шаги в нашу сторону. Коридорный бьет ключом по двери:
— Новиков, без вещей!
— Раз без вещей, значит, на допрос, — сонно ворчит Петруха.
Вскакиваю, собираюсь. Сигареты, спички — в карман.
Отворяется дверь, на пороге — сонный «попкарь».
— Выходи. Руки за спину.
— Сколько времени?
— Полпятого.
— Куда в такую рань?
— На танцы. По коридору идти — не пиздеть. Пошли.
Идем по лестницам вниз, через двор, в другое здание. Место уже знакомое — сюда прибыл несколько дней назад. Большой, широкий коридор, по бокам — двери «боксов» и небольших камер—«отстойников». Непрерывно приводят арестантов и распихивают по ним. Стою у стены, жду своей очереди.
— Новикова отдельно, — командует майор с повязкой.
Ведут в такой же бокс, что и с тараканом.
Через два часа грохот баланды — завтрак. В кормушку рука просовывает полбуханки хлеба, миску перловой каши и маленький алюминиевый черпачок — подобие ложки. Следом — другая рука с мерником-наперстком.
— Подставляй пайку или шлюмак.
Подставляю шлюмак. Из наперстка плюхается чайная ложка сахара, и кормушка захлопывается.
Значит, время семь утра.
Каша — гадость редкая, но другой не будет. Ем, черпая казенным «веслом», ножка которого до того коротка, что пальцы окунаются в кашу. Через час опять грохот засовов — проверка. По гулкому коридору обрывки фраз и гавкающие голоса:
— Встаем, хорош кумарить!.. Отвечаем имя, фамилию, статью! Из камер не выходить!
Открывают мою. Выкрикивают фамилию.
Отвечаю, как положено.
— Нехуево ты здесь устроился, один сидишь, кайфуешь!.. — юродствует майор, рисуясь перед двумя рядовыми. — Может, песню какую про тюрьму сочинишь, а-га-га!
После этих двух часов относительной тишины слышится лай собак — прибыл конвой. Народ начинают выгонять на шмон. Меня — со всеми вместе. Начальник конвоя — злющий, орущий и дико матерящийся старший прапорщик по фамилии Зас. Шмонает лично, издеваясь и поминутно всех оскорбляя.
— Сегодня не повезло,
Тем, кто едет на суд, что-нибудь да и передадут родственники. Обычно конвойные закрывают на это глаза или за две-три пачки сигарет разрешают взять что-то из еды в камеру. Но только не при этом начальнике.
Народ нехотя скидывает одежду, выполняя команду: «Раздеться догола!» Влетает Зас.
— Хуля блядь, суки ебаные, ни хуя не шевелитесь?! Давай короче, а то собак сейчас натравлю, чтоб вам яйца поотгрызли! Не ясно, что ли, сказал?!
Процедура ускоряется не намного.
— По одному, блядь, ко мне! Приседаем, ебана в рот, три раза! Ягодицы раздвинуть! Пасть раскрыть, блядь, язык к небу! После этого быстро одеваться и — к другой стене! Пошли!
Я в середине очереди. Спешить на обыск к такому начальнику конвоя не очень хочется. Смотрю за процедурой. Арестантов много, времени в обрез, поэтому в стороне начинают шмонать еще двое конвойных. Эти — не так злобно и дотошно, поэтому пытаюсь попасть к ним.
— Эй, длинный, а ты хуля там, блядь, ебана в рот, мнешься, давай иди сюда!
— Я не мнусь, а дожидаюсь очереди, — зло огрызаюсь я.
— Ах, блядь, очереди?!. А ну давай в сторону, шмотье на отдельный стол! — заорал он диким голосом, посинев от натуги.
Все обернулись.
— Ты, Новиков, не выебывайся, делай, что говорят, — раздается из-за спины голос майора с повязкой.
Голышом иду к отдельной лавке. Бросаю вещи. Со злобной мордой подлетает Зас.
— Я сейчас, блядь, рапорт напишу, что шмон задерживаешь, получишь, ебана в глаз, пятнадцать суток! Присядай три раза!
Выполняю команду.
— Рот открыть!
Открываю рот.
— Хуля ты его там наверху открываешь, мне снизу ни хуя не видно! Присядь!
Вопящее существо ростом чуть выше моего пупа, поэтому ему не видно. Приседаю. Вокруг вертится собака.
— Кругом! Одевайся!
Грузят по воронкам, поехали. Слава богу, начальник конвоя в другой машине. Закуриваем сигарету, пускаем по кругу. В кузове темно.
— Ты смотри, сука, доебался как до человека... — начинает кто-то разговор.
— Этого пидора на воле сколько раз уже пытались замочить. Никак не могут — везучий, падла.
Обитателей и попутчиков сегодняшнего рейса развозят по судам. Меня — на допрос в управление. Целый день — для протокола. Обещают со следующей недели никуда не возить, допрашивать в тюрьме.
— Буду теперь часто ходить в гости, — прощается следователь Онищенко.
— Милости просим.
Весь день ничего нового. Вечером возвращаюсь в тюрьму уже в другой компании. Кому-то дали срок, у кого-то отложилось до завтра. Народ обсуждает приговоры и думает, как при таком конвое пронести в камеры еду и сигареты. У меня ничего нет, поэтому иду спокойно. Думаю о том, что пусть допросы хоть каждый день, но без таких вот выездов.