Записки уголовного барда
Шрифт:
Загоняют в камеру. В ней как в душегубке. Петруха кидается на верхний шконарь откупоривать окно.
— Так ведь и сдохнуть можно, — сетую я.
— Сдохнуть — нет. А вот башка три дня трещать будет — это да, — успокаивает Терняк.
— Надо в баню проситься.
— Да кто тебя вне очереди поведет? Сиди и охуевай до пятницы. Сегодня среда, терпеть два дня.
Клопов становится меньше, но ненамного. В этом яде тонут любые запахи, даже табачный дым пахнет по-другому. Единственная отдушина — положенная каждый день часовая прогулка. На нее — как на праздник.
— Начальник, давай еще полчаса погуляем — в камере душняк!
Часовой молчит. Просим еще и еще раз. Молчит.
На четвертый или пятый раз наконец отвечает со среднеазиатским акцентом:
— Щто до меня доебался? Гуляй, я тебе не вигоняю, за тобой другие началство придут. Хочешь, с моим собакой погуляй, хи-хи-хи...
Так проходит еще пара пропахших клопомором дней. Настает банная пятница. Привычный удар ключа о дверь, и голос коридорного:
— Терняк, готовься с вещами! Остальные — на прогулку.
— А в баню?
— В ебаню! — гавкают за дверью.
Терняк бледнеет, опускается на шконарь и, глядя в пол, вздыхает:
— Все. Переводят в другую камеру. Решили суки по тюрьме прогнать.
Ключ снова колотит в дверь.
— Ну что, готовы? Выходи.
— Давайте, мужики, хоть попрощаемся. Когда еще свидимся... — сдерживая слезы, бормочет он.
Обнимаемся, крепко пожимаем руки и выходим с Петрухой.
— Будьте здоровы, мужики! — кричит нам вдогонку Терняк, и коридорный с размаху захлопывает дверь.
Грустно и понуро идем гулять, понимая, что вернувшись, его уже не застанем.
Наступает тридцать первое октября — день моего рождения.
Сидим вдвоем, ждем «дачку» из дома. Но моя в октябре уже была, а Петрухе ждать не от кого. Может, вдруг случится чудо, и ко дню рождения разрешат внеочередную? Слышно, как по коридору хлопают кормушки, ходит «дачница» и разносит маленькие и большие тюремные радости. До нас не доходит, а значит, торт заменит одна оставшаяся стограммовая пачушка печенья. А вместо шампанского — черный, прокопченный, «покопанный» чифирьбак с чайным варевом, четыре куска проклопоморенного сахара и пачка маргарина с примесью того же аромата. Спасибо Виктор Нахимычу — не все съестное унес с собой.
Допоздна сидим, витая в воспоминаниях. От дыма и чифиря мутит.
— Загадывай желание.
— С чего?
— Сегодня тридцать первое число. Тебе тридцать один год исполнился. Да еще — среда.
— В тюрьме одно желание — свобода.
Петруха, помолчав, вздыхает:
— В общем, да. Хуля тут загадывать.
Перед сном зачеркиваю в настенном календаре последний квадратик октября — еще одна маленькая радость.
Ноябрь начинается с ежедневных допросов. Водят на «слежку» — специальный пост, занимающий целый этаж соседнего корпуса.
Длиннющий коридор с кучей комнат по обе стороны. Сюда приходят следователи, адвокаты и прокуроры. Вместо рьяного Онищенко неожиданно начинает приходить следователь по фамилии Глушанков. Этот интеллигентнее, спокойнее и,
— А я что, не нравлюсь?
— Нравитесь.
— Ну и чудесно.
— Что, прислали «доброго следователя»?
Усмехается, не отвечая.
С этим проще. Не грозит, не ловит на слове и не искажает показаний. Одна беда — допрашивает недолго, поэтому после недолгого допроса до обеда приходится сидеть в бетонном боксе-стакане, ждать, пока закончат со всеми и толпой поведут рассовывать по камерам. Но все равно, этот лучше, потому что с ним можно говорить не для протокола. Можно попросить коробку спичек или ручку — в тюрьме все дефицит. Если на обратном пути не будет шмона — в камере прибавка.
Через пару недель допросы неожиданно обрываются, Глушанков отчего-то не показывается.
Приближается декабрь. Санкция на арест выдана на два месяца, а значит, пятого декабря срок ее истекает. Если прокуратура не продлит — должны выпустить под расписку.
Вероятность нулевая, но надежда умирает последней.
Неожиданно к нам подселяют третьего — напуганного студента уральского Политеха, севшего за десяток квартирных краж. На тихаря не похож, но почему за такие мелочи на спецпост — непонятно. Кличку «Студент» даже и выдумывать не надо — просится сама собой.
Петруха преподает тонкости профессии «коневода-стрелка» и отправляет его жить на «верхотуру».
В камере новый человек, потому говорим меньше. Слушаем и дивимся воровской смекалке Студента. По идеям и задумкам вполне мог бы потянуть на «Профессора». Но исполнение задуманного — топорное, поэтому сидит здесь.
Вечером завариваем чифирьбак, пускаем по кругу.
Студент делает глоток, и лицо его перекашивается так, будто он проглотил ядовитую жабу.
— Привыкай, бродяга, тебе сидеть долго, — сочувствует Петруха, — к тюрьме отмычек не подберешь, хе-хе.
Проходит еще неделя. Прошусь на прием в санчасть. Пообщаться с доктором да таблеток раздобыть.
Опять ведет Валя.
— Что-то болеешь часто.
— Симулирую.
— Да это видно, идешь как на праздник.
— Это потому, что с тобой.
— Сейчас как дам ключами по башке!
— Ну, если дать больше нечего...
Незлобно бьет ключами по спине и прыскает в кулак:
— Все вы, мужики, в тюрьме одинаковые!
В кабинет врача зашагиваю с громким и бодрым: «Здравствуйте, я к вам опять!» На меня оборачивается через плечо совершенно незнакомый человек в белом халате.
— Фамилия?
— Новиков.
— Чем болен? На что жалуешься? Что-то на больного не похож.
Думаю о симптомах, вру про гастрит и бессонницу.
— Подследственный?
– Да.
— Лучшее средство от гастрита — карцер, а от бессонницы — явка с повинной.
Поход в медчасть явно не удался.
Обратно иду молча. Перед дверями ждет другая конвоирша с листком в руке.
— Пошли, следователь вызывает.
— Дайте хоть в камеру зайти.
— Не разговаривать. Руки — за спину.