Запрещённый приём
Шрифт:
— Вероятно. — Ответил он задумчиво, как будто в самом деле пытался меня понять.
— Если это действительно так, то я, нажравшись твоего гнева, буквально пожру твою душу. Я этого делать не хочу.
Олаф посмотрел на меня очень внимательно, и я почти видела, как крутятся шестеренки у него в голове, пока он пытается понять, что я хочу ему донести.
— Думаю, ты все усложняешь, Анита.
— Так и есть, но это не значит, что я ошибаюсь.
— Ты могла сохранить эту способность в тайне от меня, и использовать ее, если бы я напал на тебя по-настоящему. Это была бы хорошая защита.
— Я
— Верно. — Согласился он.
— У меня не всегда получается контролировать эту штуку. Я уже лучше с ней справляюсь, но она чаще других моих способностей выходит из-под контроля, и твой гнев сейчас пахнет для меня чертовски вкусно.
— Шериф часто злится. Почему ты не покормилась на нем?
— Я думала об этом, но его гнев меня почему-то не прельщает. Неаппетитный он какой-то.
— А мой гнев для тебя аппетитный?
— Да. Я же только что сказала.
Он улыбнулся.
— Да. Ты сказала, что он пахнет вкусно.
Я закатила глаза.
— Может, мне стоило использовать другое слово, но смысл был передан верно.
— Мне нравится, что ты считаешь мою ярость вкусной, Анита. — Он сделал еще один шаг в мою сторону, но это не был резкий или разгневанный шаг. Это было почти мягкое движение, с которым он потянулся ко мне.
Я хотела отойти, но отступать не хотела. Да и он пока ничего плохого не сделал. Часть меня орала: «Беги! Беги, черт побери!», но я не могла убегать вечно. Мы либо придем с ним к консенсусу, либо я его убью. Если у нас и был какой-то третий вариант, то я о нем не знала.
Олаф почти дотронулся до моего лица, но замешкался.
— Могу я коснуться твоего лица?
Если бы он просто меня потрогал, я бы возмутилась, что он ни хрена не слушал, когда я говорила с ним за завтраком, но он спросил моего разрешения.
— Конечно. — Ответила я. Мой голос не был так уверен в том, что я сказала, и прозвучать твердо мне не удалось.
Его огромная рука коснулась моей щеки в таком нежном жесте, какого я и ожидать от него не могла. Олаф смотрел на меня сверху вниз. Мы изучали друг друга, и было только одно слово, которое могло бы описать происходящее. Я призналась самой себе, что между нами было сексуальное напряжение, и где-то очень глубоко внутри мелькнула мысль: «Как жаль, что он так поломан». Я не знала, что он думал обо мне в этот момент, но вряд ли это было что-то ужасное, потому что он спросил:
— Могу я тебя поцеловать?
— Я обычно не целуюсь до первого свидания. — Сказала я, пытаясь шутить, но мое дыхание сбилось. Шутка перестает быть смешной, если ты не можешь правильно ее подать. Я слишком сильно замешкалась с ответом.
— Могу я тебя поцеловать? — Повторил он свой вопрос.
Я не знала, что сказать. Логичнее было согласиться, безопаснее — отказаться. Может, где-то здесь был зарыт и третий вариант. Так или иначе, я уже не могла контролировать свой пульс. Его ладонь на моей щеке была такой огромной, что покрывала и мою шею, но само прикосновение было нежным. Он играл по правилам, которые я ему озвучила. А я всегда считала, что усилия должны вознаграждаться.
Так что я прошептала:
— Да.
Олаф наклонился ко мне. У меня в памяти всплыли те два раза, когда мы целовались с ним раньше. В обоих случаях мы извлекали сердце вампиру, отрубали ему голову и были по локоть в крови. Насилие и кровь возбуждали Олафа. Как я могла позволить ему поцеловать себя после такого? Но именно это я и сделала. Его ладонь на моем лице, в мягчайшем из прикосновений, и мой пульс, подскочивший в глотку так, что я не столько почувствовала его губы, сколько ощутила свое собственное сердцебиение у себя на языке.
Он отстранился и шепнул:
— А сейчас ты меня боишься. Почему?
Мне пришлось сглотнуть прежде, чем я смогла ответить, потому что во рту пересохло.
— Я вспомнила, как мы целовались с тобой до этого.
Он улыбнулся, и эта улыбка наполнила счастьем темные провалы его глаз.
— Как и я.
Я отступила на шаг и меня чуть не пришибло дверью, которая распахнулась за моей спиной.
— Вы идете, Блейк? — Поинтересовался Ледук, уставившись на нас с Олафом.
Я кивнула.
— Ага. Как раз не помешает свежий воздух.
Я протиснулась мимо него и встала у крыльца под прохладным ветерком, делая глубочайший из вдохов.
— Ты в порядке? — Спросил Ньюман.
Не знаю, что бы я ответила, но в этот момент арендованный внедорожник остановился у подъезда, и оттуда вышел Эдуард.
38
Я бросилась к нему прежде, чем успела понять, что делаю. Я успела заметить, что на нем были голубые джинсы и поношенные ковбойские сапоги, а вот привычная шляпа, под которой обычно прятались его короткие светлые волосы, отсутствовала. Весь этот прикид, включая коричневый кожаный бомбер, был максимально не про Эдуарда, но очень так про Теда Форрестера. Оказавшись рядом, я обняла его за талию, потому что знала, что где-то внутри там был Эдуард. Он обнял меня в ответ, но я поймала эту секунду неуверенности в его теле, потому что за все те годы, что мы знали друг друга, я ни разу не приветствовала его объятиями. Его неуверенность заставила меня отстраниться, но он прижал меня крепче к себе и прошептал мне в волосы:
— Что произошло? Что он сделал?
Мы оба знали, о ком речь. Я отстранилась, чтобы заглянуть Эдуарду в лицо. Его голубые глаза уже начали выцветать до бледности январского неба. Такого цвета они становились, когда он убивал. Я не хотела, чтобы он делал что-то подобное только потому, что у меня нервишки шалят. Если мы и прикончим Олафа, то пусть на это будет серьезная причина.
— Ничего. На самом деле, он вел себя очень хорошо.
Эдуард развернул нас так, чтобы никто в офисе шерифа не мог видеть его глаз, и только тогда полностью перестал притворяться. Его лицо было прежним, но выражение стало холодным — под стать ледяным глазам.
— Скажи мне правду, Анита.
— Я клянусь тебе, что Олаф правда держит себя в руках. У нас даже было два очень адекватных и многообещающих диалога.
Его глаза сузились. Не нужно было знать его, как облупленного, чтобы понять, что он мне не верил.
— Слово чести, Эдуард, то есть, Тед, что он вел себя очень хорошо. Лучше, чем я ожидала.
Его объятия чуть ослабли, позволяя нам стоять свободнее, а брови взлетели на лоб. Я снова попыталась освободиться, но он меня не отпустил.