Запятнанная кровью ложь
Шрифт:
После часа просмотра фильма он как будто не может сдержаться. Он начинает поглаживать пальцами мои руки, вызывая мурашки и дрожь глубоко внутри меня. Я закрываю глаза и забываю о фильме, обо всем, кроме ощущения его прикосновений ко мне. Внезапно он переворачивает меня на спину, фактически снимая со своих колен, и раздвигает коленом мои ноги.
Я задыхаюсь, мой рот широко открыт, и он криво усмехается. То, как он смотрит на меня, говорит о многом. С желанием, потребностью. Его глаза встречаются с моими, и моя грудь сжимается
— Я больше не могу этого выносить. — Он стонет, потираясь своей эрекцией о мой центр. — Я хочу быть с тобой. Я хочу тебя, Камилла. Скажи, что ты моя, и избавь меня от страданий. Пожалуйста.
— Не умоляй, детка, — шепчу я, и он напрягается рядом со мной. Я чувствую это по тому, как сжимаются его мускулистые руки, как напрягается его тело надо мной. — Я не могу дать тебе то, чего ты хочешь. Просто наслаждайся этим временем со мной.
Будь я умнее, я бы поиграла еще немного, но сейчас я больше не могу его обманывать. Я не буду. Так что нет, я не дам ему того, чего он хочет, потому что это означало бы, что я делаю то, чего хочет Лео. Только это уже не по тем причинам. Я люблю этого парня, действительно люблю его. Так какое мне дело до того, что я обманывала его, если это больше не так?
Вздыхая, я смотрю ему в глаза. Они такие серые, что кажется, будто смотришь на грозу. Клянусь, при каждом моргании в меня ударяет молния, и она сверкает серебром. Меня смущает то, как он на меня смотрит. Как будто он хочет меня больше всего на свете, но в то же время ненавидит всю целиком.
Это чувство взаимно.
Держу пари, он все еще таит обиду.
— Я пытаюсь наслаждаться этим, Камилла. Но все, о чем я могу думать, это о том, как сильно я хочу, чтобы ты была только моей. Как мне невыносимо видеть тебя с Леонардо, не говоря уже о том, чтобы думать о том, что ты выйдешь за него замуж. Что со мной не так? Что ты со мной сделала?
Я открываю рот, чтобы сказать ему, что ничего не делала, что это все у него в голове, но он перебивает.
— Ты меня чем-то околдовала, принцесса?
Качая головой, я морщусь. Это он околдовал меня, и теперь я не могу избавиться от этого.
— Ты любишь. — Я качаю головой. — Всегда любила.
Я оглядываюсь, и его глаза лихорадочно ищут мои, читая меня, изучая. Я смотрю между его губ и в его глаза снова и снова, желая, чтобы он опустился до меня и снова сделал меня своей. Но я не могу, не должна.
Очевидно, не имеет значения, чего я хочу. Очевидно, что я не имею права голоса, когда речь заходит о Николае Павлове. Его губы разбиваются о мои, как волны о скалы, и он пожирает мой рот. Он сосет, лижет, покусывает. И я не могу насытиться.
И я не думаю, что хочу перестать хотеть его таким образом.
Даже если это неправильно.
Я отстраняюсь, пытаясь отдышаться.
— Расскажи мне секрет, — шепчу я ему в губы, моя грудь вздымается,
— Я не могу. — Он качает головой, его губы касаются моих. — Я должен держать это при себе.
— Вопрос пятьсот. — Я возвращаю нашу игру. — Расскажи один из твоих секретов.
Николай, кажется, обдумывает, что он собирается сказать, и, похоже, меняет свое мнение по поводу первого секрета.
— Я ненавижу своего отца, — начинает он. — Он разрушил мою жизнь.
— Почему? Что он сделал?
Он отстраняется и улыбается, но улыбка не достигает его глаз.
— Это уже два секрета.
Я хихикаю:
— Извини. Ты прав.
— Тогда ты назови мне один, — отвечает он.
Может, мне стоит сказать ему что-нибудь легкое, но я хочу, чтобы он знал, как сильно разрушил меня и мою жизнь. Я хочу, чтобы он что-то почувствовал, но просто не знаю, что.
— Я хочу умереть. — Я громко выдыхаю, и он напрягается, но не слезает с меня. — Каждый раз, когда я думаю о своем брате, лежащем на земле с дырой в животе, я хочу умереть.
Я смотрю ему в глаза, и обнаруживаю в них слезы, но он отводит взгляд.
— Мне жаль, — выдавливает он, его голос срывается на последнем слове.
Вместо того, чтобы притворяться, что не знаю об этом, я позволяю ему уткнуться лицом в изгиб моей шеи, чувствуя его горячие слезы на своей коже, и утешаю его. Я утешаю его, хотя должно быть наоборот. Однако я не могу отрицать, что он явно чувствует себя виноватым. Теперь я не хочу, чтобы он так жил. По какой бы извращенной причине я не хотела, чтобы он чувствовал себя виноватым всю оставшуюся жизнь.
Моя голова трясется сама по себе, и он давится рыданиями.
Я не прощаю его, и он это знает.
Интересно, знает ли он, что теперь я знаю. Подозревает ли он, что все это было задумано. Но мне теперь все равно. Пусть он погрязнет в жалости к себе.
Лео был в ужасно хорошем настроении после вечеринки по случаю помолвки. Если бы он только знал, чем я занималась в номере для новобрачных, пока он развлекал наших гостей, то убил бы меня голыми руками. Я просто знаю это. А может, и нет, поскольку он хочет отомстить.
Я не могу отрицать, что, возможно, это было самое захватывающее, дикое и беззаботное дерьмо, которое я когда-либо делала. Заниматься сексом с мужчиной, которого я должна ненавидеть — в глубине души, до мозга костей, я немного ненавижу — прямо там, где Лео и мои родители могли услышать меня или застать врасплох. Я потрясена, что никто этого не зашел, учитывая, что оставила дверь незапертой. Я была там, голая, как в день своего рождения, ну, почти, во всяком случае, и никто меня не поймал. Удивительно, но Лео так долго не искал меня, и теперь это заставляет меня задуматься, знал ли он, что Николай был там.