Зарубежный экран. Интервью
Шрифт:
...Шведский критик Юнас Сима пишет в журнале «Чаплин» (1969, № 5): «Видерберг пытается добраться до корней. Он хочет высказать собственное мнение о прошедшем времени. Он не хочет, чтобы оно было забыто. Необходимо оглянуться назад, чтобы суметь лучше увидеть будущее. Нужно вновь напомнить о старой мечте, изучить исходные идеи, связанные с определенными эмоциями. После этого мы можем двигаться дальше, к новой свободе».
Проблемы, которые Ингмар Бергман трактует в морально-религиозном плане, Видерберг ставит в социально-эмоциональном. Призывая к борьбе за освобождение от авторитарного буржуазного общества, Бу Видерберг солидаризируется с рабочим классом.
«Джо
Он говорит:
— Бергман считает, что отсутствие бога мешает людям быть счастливыми, а я считаю, что препятствия к хорошей жизни лежат в сфере экономики и политики, что все дело в несправедливом распределении благ. На экране нужно дискутировать не о боге, а о жизненных проблемах людей.
«Одален» имеет, по моему мнению, тем большее значение, что именно после событий в Одалене социал-демократы пришли к власти в Швеции. Они сманеврировали, взвалив на коммунистов ответственность за расстрел рабочей демонстрации. А придя к власти, социал-демократы и пальцем не пошевелили, чтобы облегчить участь арестованных. Коммунисты, работавшие вместе со мной над этим фильмом, раскрыли мне глаза на события в Одалене.
Вероятно, между «Одаленом» и «Джо Хиллом» есть что-то общее — оба фильма стремятся дать анализ решающих моментов в рабочем движении в Швеции и США. Но в «Одалене» меня прежде всего интересовало само событие, взаимосвязь реальных условий и поведения отдельных людей и рабочего коллектива в целом, причина кровавой развязки. «Джо Хилл» — это уже исследование человека, противостоящего обществу, его бунта. Мне кажется, что песни Джо Хилла необходимо донести до всех, кто продолжает бороться в наши дни.
Я делаю фильмы, основанные на историческом материале, но они предназначены для сегодняшнего дня, — говорит Бу Видерберг. — Они предназначены прежде всего для молодежи. Ей нужно знать прошлое, чтобы уметь бороться за лучшее будущее.
Сейчас я готовлю новый фильм — о парне, который здорово играет в футбол и становится жертвой эксплуатации.
Максимилиан Шелл
1 апреля 1957 года первые десять тысяч рекрутов были призваны в Западной Германии в ряды бундесвера по закону о всеобщей воинской повинности. А спустя два месяца военные оркестры играли траурные марши по поводу гибели первых солдат — пятнадцати новобранцев, утонувших во время учений в реке Иллере. В эти дни в западноберлинском театре «Курфюрстендам» шла комедия Бюхнера «Леоне и Лена». По ходу действия один из персонажей говорит: «Итак, мы хотим стать героями». В ответ на эту реплику исполнитель роли Леонса артист Максимилиан Шелл внезапно заявил: «Я ведь не Филотос... особенно после того, как утонули пятнадцать солдат». (Филотос— персонаж пьесы Лессинга, кичащийся своим фальшивым геройством.) В зрительном зале началось замешательство, газеты долго смаковали театральный скандал. Артист получил взыскание. Когда спустя двенадцать лет я напомнил актеру об этом происшествии, он ответил:
— Несчастье на Иллере глубоко взволновало меня, задело за живое. Я не мог на него не откликнуться...
Один из самых известных актеров мира, Максимилиан Шелл, внешне, скорее, похож не на актера, а на ученого: очень сосредоточен, углублен в себя. Скромен. Безукоризненно воспитан. За спокойным достоинством ощущаются ум и темперамент.
Ко всему, за что Шелл берется, он относится серьезно. Занявшись музыкой, выступал с сольными концертами и выпускал пластинки со своими записями. Взявшись за переводы, издал на немецком языке пьесы Осборна.
Максимилиан
Увлекся футболом — и был включен в сборную страны. Написал пьесу — добился ее постановки на сцене. Став актером, получил мировую известность. Перейдя в режиссуру, с исключительной серьезностью занимается постановками спектаклей, а теперь и фильмов.
Венец по рождению, Максимилиан восьмилетним мальчиком в 1938 году переехал в Швейцарию вместе с родителями, бежавшими от фашизма, и стал швейцарским гражданином. Отсюда и два родных языка — немецкий и французский. И еще одна причина:
— Мои предки со стороны матери — французы. Ее девичье имя — Маргарет Ноэ, и она происходит из семьи французских гугенотов, укрывшихся от преследований в Вене. Она играла на сцене Венского театра, а потом руководила драматической школой в Берне. Отец, Герман Фердинанд Шелл, — поэт и драматург. У меня две сестры — Мария и Имми — и брат Карл, и все мы актеры. Я увлекался философией и историей, в университетах Цюриха и Мюнхена изучал юриспруденцию. Еще в школе участвовал в любительских спектаклях и посещал цюрихскую драматическую студию. Как актер дебютировал в люцернском театре в шекспировском «Юлии Цезаре».
В кино дебютировал в 1955 году в фильме Ласло Бенедека «Дети, матери и генерал». Мой герой — молодой немецкий солдат, который дезертирует, осознав бессмысленность войны. Его ловят и расстреливают. Потом снимался у Хельмута Койтнера в картине «Дочь Фландрии», в фильмах «Свадьба доктора Данвича» и «Последние будут первыми».
— Какая из написанных вами пьес приобрела наибольшую известность?
— «Герострат», поставленная в 1967 году в театре «Каммершпиль» в Руре. Это вещь сатирическая и абсолютно современная, Место действия — греческий город Эфес, где в 356 году до нашей эры честолюбивый маньяк сжег знаменитый храм Артемиды. В спектакле все признаки наших дней — асфальт, будки телефонов-автоматов на улицах, светофоры, телевизионные камеры, кинорепортеры. Заседает палата депутатов, политические лидеры выступают с демагогическими заявлениями. Храм поджигает молодой бездельник Себастьян Микропулос, сын депутата парламента и будущего министра. Кандидат в диктаторы, использовав выгодную ситуацию, расправляется со своими политическими противниками.
Пьеса не документальная, но в ней нет ничего такого, чего не встречалось бы в действительности — в третьем рейхе, в Далласе или в Бонне. Это мой принцип. Я трижды играл Гамлета — два раза в театре и один раз на телевидении. Теперь хочу еще раз поставить спектакль в театре, а потом и в кино. Но это всегда остросовременный «Гамлет». Я считаю, что любое произведение на сцене и на экране должно непрерывно и постоянно затрагивать тему войны. После премьеры «Гамлета» в мюнхенском «Дейчестеатре» зрители сказали, что это спектакль о Вьетнаме.
— Относится ли этот принцип и к экранизации тургеневской «Первой любви», которую вы сейчас осуществили?
— Конечно. Я прочитал повесть много лет назад, восхитился ею и тогда же начал думать об экранизации. Это бессмертная история: воспоминание о юности человека, много лет назад покинувшего родину. Ее ценность с годами не уменьшается. Но как подойти к ней? Как Пырьев к «Братьям Карамазовым», точно восстановив быт и все приметы времени? Или как Пикассо, который взял старый, много раз использованный художниками ландшафт и сделал его новым? Меня привлек второй путь. Не нужно делать эту вещь слишком русской. Чувства людей во всех странах одинаковы, и везде им угрожают политиканы. Фильм показывает любовь в обществе упадка. Разве эта тема не современна для английского, американского или любого другого общества, где существует эксплуатация и где расцветают идеи войны?