Заслон(Роман)
Шрифт:
Размышляя обо всем этом, он торопливо соглашался с завхозом:
— Да, да… конечно. И у нас, в политехникуме, тоже очень трудно с учебными пособиями. — Он взял в руки карту: — А знаете, ее еще можно разгладить утюгом.
Ранним утром, столкнувшись с кем-то в полутемном коридоре облкомпарта, Алеша посторонился, но тот схватил его за обе руки и весело закричал:
— Алексей свет Николаевич! Много на улице народа собралось?!
— Ни единой души! — досадливо поморщился узнавший Бородкина Алеша и посетовал: «Чему он радуется? Список живых людей
— А нет, так подождем! Сейчас собираются по районам, а к семи, часам… Да вот уже первая ласточка голос подает. — Он потащил Алешу в одну из комнат и распахнул окно. Вместе со свежестью раннего утра в него влилась отдаленная расстоянием песня. Пели молодые, слаженные голоса:
Вышли мы все из народа, Дети семьи трудовой. Братский союз и свобода — Вот наш девиз боевой…В такт ритму угадывалась и мерная поступь. Алеша пожал плечами:
— Первая ласточка не делает весны. Это курсанты политшколы, а речь шла…
— За своих второступенцев беспокоишься? Да у них еще когда больше двухсот набралось!
— Выдумываешь, — вспыхнул Алеша. — Откуда такие сведения?
— А мне сорока на хвосте принесла, — отшутился Саня. — Славненькая такая, голосочек звонкий!
— Я так и думал! Да тебе-то, друг, не к лицу распространять сорочьи вести!
— Ты, чижик-пыжик мой дорогой, не дерзи! — повел лазоревыми глазами Саня. — Мне только что сказали об этом по телефону. И о тебе справлялись, вот не сойти с этого места, не вру! — засмеялся он.
— Чего ты заливаешься? — обиделся Алеша.
— Да ты не сердись, — тряхнул его за плечи Бородкин. — Я сам над собой смеюсь: с самого утра у меня птичья терминология в ход пошла. Ты меня одергивай, если что. Пойдем-ка на улицу, славный молодой человек.
Алеша расцвел: это была высшая похвала в устах Сани. Обычно он так с легкой иронией отзывался о себе самом — славный молодой человек… Он и на самом деле был очень славным.
Американский переулок, — где в нарядном особняке бывшего Русско-Азиатского банка помещался облкомпарт, — был запружен народом. Пестрая и шумная народная волна, затопившая его на грани дня и ночи, всполошила обывателей.
Но эти люди не походили ни на мятежников, ни на анархистов. Они были веселы, беспечны, и рука об руку с мужчинами и женщинами шли подростки и даже дети. Когда стройные колонны разлились двумя потоками, древние, как библейские пророки, деды — сторожа музея и магазина — вышли на середину переулка и долго обсуждали происшествие, так и не докумекав, что к чему.
Городские пошли на Амур, в район Загородной, и ответственными за эту колонну были Бородкин, Гертман и Булыга. Забурхановцы и горбылевцы под водительством своих секретарей райкомов направились на берег Зеи.
Алеша пробежал вдоль школьной колонны и насчитал свыше трехсот человек. Но это были еще не все. Учителя, убоявшись пыли, вышагивали по тротуару, многие из девушек, узнав, в чем будет заключаться работа, побежали домой переодеться. Пыль поднималась над идущими тонким золотистым облаком. Солнце только
Амур лежал в песчаных берегах, как лиловая змея, блистая чешуйками холодной и влажной спины.
Горбатый плот качался у берега. На бревнах стайкой сидели девушки. Гамберг, в вязаной фуфайке и шапке-ушанке, убеждал в чем-то раскрасневшегося Булыгу; тот приседал, откидывал назад длинное гибкое тело, делая быстрые движения руками. Губы его были плотно сжаты, уголки их усмешливо вздернуты кверху.
— Фома неверующий, — сказал он громко, — гимнастика-то, если хочешь знать, и греет, а одежонка…
К Бородкину, — видимо, признав его за начальника, — подошел кряжистый плотовщик, сунул ему моток веревок и показал рукой на плот.
— На укладку направьте женщин, — сказал ему Саня. — Так… приступим! — Он стал снимать кожаную куртку.
Булыга и Алеша наперегонки бросились к плотам. Их обогнал Бородкин. В светлой вышитой по вороту и подолу васильками рубашке он напоминал отрока с какой-то очень знакомой картинки. На ногах Сани были легкие, выше колен бродни. Он ступил в ледяную воду и стал подводить под конец бревна веревку.
— Нет, Саша, не надо! — крикнул Бородкин, видя, что Булыга хочет последовать его примеру. — Застудишься в своих ботиночках. Беритесь с Гертманом за пилу! — По быстрым и уверенным движениям Сани было видно, что ему не холодно и он чувствует себя здесь так же уверенно и просто, как под надежной крышей облкомпарта, когда он названивает по телефону и одновременно готовится к очередному занятию в политшколе или докладу в какой-нибудь ячейке.
Несколько человек в сапогах и броднях уже кантовали на берег красноватые и шершавые лиственничные бревна. Зазвенели пилы. Высоко взмахивая колуном, Шура Рудых, сильный и ловкий, раскалывал первые чурки.
— Давай пилить вместе, Саша, — тронул руку Булыги Алеша.
— А пила?
— Уже взята у того вон деда-всеведа, — указал Алеша на тощего старичка в распахнутой на груди рубахе и сбитой назад армейской шапке, вертевшегося неподалеку. — У него весь «струмент»!
— Молодца! — похвалил Булыга. — Пила острая, как зубы дракона.
Они уже пилили, когда к ним подошел Шура, вытирая тыльной стороной ладони смуглый лоб:
— Ребята, я вам зрелище покажу. Хотите?
— Еще как! Ну?
— Вон, видите: наш дипломат к девчатам примостился. Видите, Елена Кужелева с Еленой Гуревич, а за ними Гамберг с Еленой Вотинцевой пилят.
— Мать честная! Три Елены разом, — рассмеялся Булыга. — Тут сам Парис здорово голову бы поломал, кому свое яблоко преподнести!
— Не смотреть! — озорно крикнул Гамберг. — Ищите свое счастье на укладке! — Разогнувшись, все посмотрели в ту сторону, где берег взбегал круто и в окружении поблекших ив женщины и девушки укладывали в штабеля побуревший от времени и непогоды швырок. Косынки и платки полыхали, как диковинные маки, и такими же яркими казались разгоряченные работой и ветром молодые лица. Алеша сразу узнал вчерашнюю девушку по ее робким, неуверенным движениям.