Застава на Аргуни
Шрифт:
Новиков опять закуривает и, пуская в потолок струйки дыма, закрывает глаза. На память приходит крещенский парад в столице, накануне мировой войны. Единственный раз посчастливилось Новикову побывать на таком параде. Но как он врезался в память!
…Движутся эскадроны тяжелой гвардейской кавалерии, величаво едут кавалергарды, желтые и синие кирасиры. От сытых коней поднимается пар. У огромных, как на подбор, всадников поверх шинелей кирасы, на головах каски с орлами.
…Дальше — легкая кавалерия. Гусары, уланы, казаки… Потом пехота… Под известный всему миру марш
…Парад принимает невысокий человек с чуть рыжеватой бородкой. Под ним легко гарцует породистая, красивая лошадь. У последнего императора поразительные глаза, движения пластичны и изящны. Как он сливался с общей картиной монументального могущества России, с каким восхищением глядел Новиков на этого человека со спокойным взглядом, сверкавшим из-под маленькой барашковой шапочки!
…Столько войн, блистательных побед, подвигов! И все — прахом! Последние надежды рушатся… Ну, Япония — куда ни шло. Эти косоглазые макаки никогда и воевать-то по-настоящему не умели. Но Германия? Германия! Такая махина — и вдруг… Дойти до Волги и пасть под натиском сермяжной орды! Это как понять? Нет! Уму непостижимо…
Сладостные воспоминания, горечь обиды так завладели Новиковым, что он не слышал, как вошел хозяин квартиры.
— Дрыхнешь все? — спросил Приходько. — А на улице такая погода… Кругом веселье… Китайцы костры запалили… Ребятишки хлопушками стреляют… Пошел бы, освежился…
Новиков встал с кровати, набросил на плечи френч.
— Пожалуй, ты прав. Пойдем в харчевню, пропустим по чарочке ради праздника, — пригласил он хозяина.
Приходько, не чая, как избавиться от непрошеного гостя, поспешно согласился.
Не успели друзья выйти из дому, как их встретил посыльный от Вана, сообщивший, что Новикова ждет начальник.
— А, бес с ним! Подождет! Пойдем, Лука, — позвал он Приходько.
В клубах дыма харчевня скорее напоминала баню, чем увеселительное заведение. За столиками сидели русские, китайцы, маньчжуры. В углу несколько солдат-японцев играли в кости. То и дело слышались возгласы: «Кампай! Кампай!»[5] У стойки, как всегда, бойко торговал хозяин харчевни, лоснящийся от жира Лян. У единственного мутного окошка какой-то расходившийся казачок горланил во всю мочь:
Скакал казак через долину,
Через маньчжурские края…
Новиков сел за свободный столик, показал на стул товарищу, зорко осмотрелся по сторонам. Князя здесь никто не знал. Никто не подозревал, что он разведчик.
— Бутылку «Колоса»! — крикнул Новиков.
Из-за перегородки стрелой вылетел китайчонок.
— Что пожелаете на закуску?
— Чумизу!
Китаец недоверчиво покосился на Приходько.
— Чего таращишь зенки! — прикрикнул Князь. — Не знаешь, что ли? Тащи селедки с луком да мясного чего-нибудь!
Китаец проворно исчез и через минуту появился
Новиков трясущейся рукой наполнил стаканы, звонко чокнулся с хорунжим, залпом выпил, поморщился.
— Дрянь какая-то, а не водка. Деньги лупят черт знает какие, а потчуют самогонкой.
— Да, сейчас бы нашей, российской, хлебнуть, — согласился Приходько, нюхая корку.
В харчевне стоял невообразимый галдеж. Поминутно скрипела перекосившаяся дверь. Входили и выходили посетители. За соседним столом какой-то старикашка-китаец уговаривал захмелевшего фельдфебеля не шуметь. Тот, не слушая, грохнул по столу кулаком, сорвал с головы казачью, с голубым околышем фуражку, нечаянно толкнул локтем Новикова.
— Ну, ты, оренбуржец, полегче! — прикрикнул на казака Приходько.
— А тебе чего?
Приходько схватил казака, вытолкнул за двери.
— Брось ты связываться, — успокаивал Князь. — Поднимет скандал, потом будешь объясняться с полицией.
Новиков опорожнил еще стакан, распрощался с приятелем и подался на кордон.
В кабинете начальника кордона, кроме Вана, Новиков застал какого-то молодого китайца. Увидев белогвардейца, китаец моментально исчез.
Князь думал, что капитан вызвал его по неотложному делу. Но Ван Мин-до вел себя так, словно и не замышлял ничего серьезного. Он смеялся и шутил. Спрашивал о хайларских новостях, рассказывал о какой-то молоденькой китаянке, с которой приятно провел ночь.
Потом он позвал боя и приказал принести выпить и закусить.
Новиков пил много и начал уже терять равновесие. Появились свойственные ему в минуты опьянения бахвальство и задиристость.
— Ты, Новиков, брось хвастаться, — подзадоривал его более сдержанный на спиртное Ван. — Не люблю я этого в вас, русских.
— А я и не хвастаюсь. Это так и есть, — оправдывался Князь. — Хоменко дурак. На его месте я бы давно уже оставил тебя без агентуры. Самому пришлось бы ходить на русскую сторону.
— Как бы ты это сделал? — спросил Ван, и так уже лишившийся большинства агентов.
— Как? А вот так!
Новиков встал из-за стола, уставился налившимися кровью глазами на китайца, потом рванулся к выходу. Ван схватил его за руку.
— Скажи, Миша, как?
— Не скажу. Хоменко не дурак. Напрасно я его обругал. Но шею я ему все равно сверну. Вот увидишь. Помяни мое слово, дружище. Вот сейчас пойду и сверну. Понимаешь, начисто сверну. Вот так! — показал он на свою шею. — Дай мне коня, и его голова будет лежать перед тобой.
На смуглом, оспенном лице Вана появилась ироническая улыбка.
— Не веришь? — процедил сквозь зубы Князь.
— Не верю.
— Почему?
— Хоменко далеко отсюда. До него не доберешься.
Хоть и пьян был Новиков в эту минуту, но, видимо, все же сообразил, что хватил лишнего.
— Ну не Хоменко так Торопова могу порешить одним махом. Или этого чубатого большевика Панькина, — пообещал он, шатнувшись. — Дай мне твой пистолет!
— Зачем?
— Дай, говорю, не пожалеешь! — заорал Князь. — Я им сегодня такие святки устрою, что век не забудут!