Затон
Шрифт:
Подписывай.
Он длинно и замысловато, со множеством кудряшек и завитушек расписался и, дав крови просохнуть, аккуратно, приглаживая сгибы большим пальцем, свернул лист вчетверо, потом вынул из кармана портсигар и вложил в него свернутый контракт.
С собой заберешь? – поинтересовался Сосо.
Что вы, как можно, – непритворно удивился столь наивному вопросу Пантелеймон. – Положено надежно припрятать. Чтобы никто не мог найти. – Пояснил он. – Иначе…
И где прятать будешь? – Сосо улыбался. Эта глупая возня с какой-то бумажкой, пусть и писаной кровью, его забавляла.
У пиратов южных морей… Тоже, кстати, от-тличные были ребята. Так вот, у пиратов было правило: если хочешь что-то надежно спрятать, прячь вместе с золотом. А золотишко то необходимо было сбрызнуть свежепролитой кровью. Вот поэтому, когда какой-нибудь пират отправлялся прятать клад, он брал с собой одного-двух подручных. Кончал их на месте, а их кровушкой окроплял свое золото. В этом случае клад никто найти не мог. – Пантелеймон ненадолго задумался, словно бы что-то прикидывая и высчитывая в уме.
Ну-ну, – подстегнул его заинтересовавшийся рассказом Сосо.
Да… Никому золото не давалось. Кроме того, кто его спрятал, естественно. Да и тех, чей кровью оно было полито. Но они, как говорится, уже переселились в мир иной. – Пантелеймон вдруг рассмеялся. – Хотя бывали случаи… – Он покрутил головой – это ж надо… Вот умора. Какой-нибудь чересчур самоуверенный деятель не добьет до конца подельника, зароет золотишко… А потом возвращается за кладом, а клада-то уже и нет-с.
Но какое отношение эта история имеет к нам? И к нашему контракту?
А-а… – Физиономия у Пантелеймона стала хитрющая-прехитрющая. – Самое прямое-с. Муж сей дамочки, да, да, той самой, которая собиралась вас отравить, спрятал на этом пароходе немножко золота-с. Так сказать, на черный день. Небольшой ящичек, – Пантелеймон руками показал его размеры, – с золотыми империалами. Но воспользоваться им не успел. Самарская ЧК не так давно его, как у вас замечательно выражаются, шлепнула. О наличии клада на корабле был осведомлен капитан. Хотя, признаться, он не ведал точного места. Но и его уже шлепнули. – Он захихикал. – И дамочка… Ее, я полагаю, шлепнут с минуты на минуту-с. Вот ее-то кровью мы золотишко и смочим. – Пантелеймон раскрутил вечное перо и продемонстрировал Сосо, что резервуар еще полон крови. – А заодно спрячем там и наш контракт. – Он покрутил в руке портсигар, как фокусник, демонстрирующий ловкость пальцев.
Ох, – тяжело вздохнул Сосо. – Легенды, предания, клады, заклятья… Чушь какая-то идеалистическая. А не проще ли его утопить? – Он кивнул на портсигар. – Вода контракта не попортит?
Вода крови не помеха. Утопить – это замечательно. Но лучше вместе с пароходом. И вместе с золотом.
И где же оно?
Здесь, – Пантелеймон ткнул пальцем в стенку каюты. – Если снять дубовую панель, – он принялся вытаскивать из своих бездонных карманов инструменты и раскладывать их на столе, – обнажится металлическая переборка. За ней-то и находится ящик с золотом. Там мы и спрячем наш контракт.
– … именем мировой революции к расстрелу!
Приговор огласил судья, он же прокурор, он же все судебное заседание в одном лице – командир одного из взводов батальона Джуровича. Комбат передал ему с рук на руки арестованную и приказал: «Чухлинцев, возьми трех бойцов и проведи суд над отравительницей. Предвоенсовета и командарма хотела отравить. Ну и шлепнешь, понятно. Не затягивай только». Приказал и убежал куда-то по своим делам.
Комвзвода Чухлинцев так все и сделал, как начальство приказало: взял трех бойцов, свободных от караула, отвел арестованную на нос и устроил короткое дознание. Как, что и почему? Арестованная молчала. Ну и ладно, морда буржуйская. Видали мы вас таковских. «А где-то я ее действительно видел», – подумал комвзвода. Почему-то ему показалось очень важным вспомнить, кто она такая, и где он ее мог видеть, прежде чем отправить на тот свет. Огласив приговор, он вместо того, чтобы отойти в сторону и коротко скомандовать: «Пли!», – шагнул к осужденной и резкими, нервными движениями руки стал рвать узел ее платка. Бойцы равнодушно взирали на происходящее. Конечно, комвзвода повел себя немного странно. Но при их-то работе… Станешь странным.
Наконец Чухлинцев справился с узлом и сорвал платок. Роскошные каштановые волосы волной легли на ее плечи. «Она! – тотчас же вспомнил он. – Та женщина, в честь которой назван корабль. Это ж надо, встретить в один день корабль, который ты своими руками строил и спускал на воду, и эту женщину». Тот июньский день тринадцатого года он запомнил на всю оставшуюся жизнь. И вовсе не потому, что это был день спуска «Св. Анны», и не потому, что он разбил тогда в кровь голову Митьке Алексееву, и, конечно же, не потому, что он напился тогда вдрызг пьяным. В тот день он увидел ее. Ее трудно было не заметить. Она была единственной женщиной среди сотен мужчин. И дело вовсе не в том, что она была красива и элегантна, а он захотел ее, захотел по-звериному. Именно в тот день он понял, что готов рвать зубами глотки, готов лить без счета кровь человеческую, только б не было так, что что-то ему недоступно лишь потому, что он, Герка Чухлинцев – работяга с сормовской верфи.
Свободны, – скомандовал комвзвода своим бойцам, – я приговор сам исполню.
Красноармейцы, нисколько не удивившись, взяли винтовки на ремень и, нестройно стуча подкованными башмаками по палубе, отправились в караулку.
Анна стояла, привалившись к фальшборту, опираясь на него связанными за спиной руками. Металл глубоко впился ей в кожу, но боли она не чувствовала – руки одеревенели.
Точно так же одеревенела, занемела ее душа после того, как узнала она о гибели мужа, а когда ее схватили, скрутив телефонным проводом заведенные назад руки, она и вовсе впала в какое-то сомнамбулическое состояние. Она невпопад отвечала, а то и просто игнорировала задаваемые ей вопросы, с полнейшим безразличием выслушала приговор. Она не боялась смерти, она ждала ее все последние дни. Ждала, как возможность вновь соединиться с любимым человеком.
«Жить… Жить хочешь? Пойдем, пойдем со мной. Я тебя спрячу, – чье-то жаркое дыхание согрело ей ухо, горячечный, бредовый шепот пробрался ей в мозг, коля его, как иголками, и заставляя его пробудиться, – будешь моей, только моей. Никто не узнает. Пойдем… Моей… Жить… Моей… Будешь жить…» – Какой-то здоровый, мордатый мужик навалился на нее, притиснул к борту и жадно шарил своими лапищами по телу, больно тиская ее плоть.
Анна почувствовала его мокрые губы у себя на шее, на лице… Не в силах оттолкнуть его, она отвела назад голову и резко бросила ее вперед, угодив лбом прямо ему в нос. От неожиданности он выпустил Анну из рук и отскочил на полшага. Она подалась назад, перегнувшись через борт, изловчившись, толкнула его в живот ногами и полетела вниз, в воду.
Все произошло так быстро, что комвзвода на мгновение застыл от неожиданности, а, сообразив, наконец, что преступница ушла, сбежала от него, ринулся к борту, выхватив из кобуры наган.
Сука, сука, сука… – вторил он яростным воплем каждой пуле, всаженной в воду.
Эта женщина так и осталась недоступной для него, Герки Чухлинцева – работяги с сормовской верфи.
Ну вот, и с дамочкой покончено, – сытым, довольным голосом произнес Пантелеймон, когда один за другим прозвучало несколько выстрелов.